У меня в голове не состыковываются два разных Калеба. Тот, кто лгал мне и многое скрывал от меня. И тот, кто водил меня в библиотеку, хранил ракушку и ленту с подарка. Его лицо. Оно не лгало. Не могло лгать. В голове также не состыковываются два разных Макса. Тот, кто на редкость аккуратно вез нас на игру и вернулся за мной в Нью-Йорке, и тот, кто в ярости переворошил вещи Калеба. Если я что и поняла, так это то, что оба парня – не такие, какими я их представляла. У всех свои секреты. Доверие – роскошь для дураков. Чем больше я узнаю, тем меньше доверяю даже собственным воспоминаниям.
– Макс? – зовет женский голос сверху. – Кто-то пришел?
Посмотрев на меня, он отступает.
– Нет, мам.
Он словно снова отталкивает меня. Напоминает: между нами граница, о которой я позабыла. Услышав спускающиеся по лестнице шаги, я пячусь назад. И едва успеваю отвернуться, как за моей спиной закрывается дверь. Из-за всей этой истории я потеряла не только Калеба. Я потеряла и Макса. Существует черта, которую нам нельзя переступить – ни тогда, ни сейчас. Это самое ужасное в смерти. Я навсегда останусь подружкой Калеба. И никем больше.
Утро вторника
Проснувшись, я обнаруживаю на мобильном сообщение от Макса. Он просит меня приехать в школу пораньше. Я бегу в душ, по-быстрому одеваюсь, хватаю печенье и юркаю за дверь. Макс почти два месяца мне ничего не писал. Возможно, он что-то вспомнил. О бинокле. Что-то такое, от чего все расставится по своим местам и обретет смысл: потерянный кусочек информации, объясняющий, почему Калеб с забега поехал на мост, найденная причина и следствие. Я сильно разволновалась и лишь огромным усилием воли заставляю себя не превышать скорость по дороге в школу.
На магазинах по обе стороны моста установлены камеры видеонаблюдения. Одна, расположенная перед мостом, зафиксировала машину Калеба, несмотря на темные ливневые потоки. Другая находится в миле-двух за мостом и больше направлена на стоянку, чем на дорогу, но проезжающий транспорт она все равно регистрирует. Машину Калеба она не засняла. Это несомненный факт. И именно он не позволил разрастись нашей надежде, пока из реки не вытащили обломки машины. Тогда надежды уже не осталось.
Я думаю об этом каждый раз, когда куда-то еду. Думаю о людях, которые могут ненароком стать свидетелями чего-то, и о системах видеонаблюдения, записи с которых могут использоваться в качестве доказательств. Я думаю об этом сейчас, когда рано подъезжаю к школе. Есть ли тут камеры? Снаружи или внутри зданий? И какие мысли придут людям на ум, если они просмотрят записи с них?
* * *
Машина Макса – единственная на стоянке двенадцатиклассников. Ее двигатель еще заведен, в зимнем воздухе белеют облачка выхлопных газов. Пересекая стоянку одиннадцатиклассников, я зябко тру ладони. Прежде чем открыть пассажирскую дверцу, предупреждающе стучу. Я всегда обожала машину Макса. Он приобрел ее в конце прошлого года. Подержанную, с фабричными чехлами на сиденьях. В старых машинах есть особая прелесть. Можно вообразить целую историю про людей, когда-то сидевших на этих сиденьях; представить, какими они были. В ней ощущаешь: ее хорошенько объездили.
– Ее заездили, – рассмеялся Макс, когда я поделилась с ним этими соображениями. – Но она на ходу. Большую часть дней.
Сейчас я чувствую тепло, идущее из вентиляционных отверстий, за пластиком слышится громкое дребезжание. Макс крутит регулятор громкости радио, пока не раздается щелчок. Он не смотрит на меня. Его рука дрожит – не знаю, от холода ли.
– Калеб знал, – начинает он. Я напрягаюсь, и Макс, покачав головой, начинает снова: – Он знал о моих чувствах к тебе. Вот и все.
– О твоих чувствах ко мне… – повторяю я, осмысливая услышанное.
– Он понял это, поскольку ты предложила мне заняться бегом, и я согласился. Понял по тому происшествию в Нью-Йорке. Понял, поскольку я всегда спрашивал, идешь ли ты с нами.
Макс облизывает губы, и мой взгляд скользит к его рту.
– Поэтому я тогда не особо обращал внимание на то, чем занят Калеб, прости. Я не могу ответить на твои вопросы. Я пытался сохранить дружбу с ним – понимающим, что мне нравится его девушка. Я мог отрицать это сколько угодно, но он слишком хорошо меня знал. Пытаясь скрыть от него свои чувства к тебе, я не замечал того, что происходит с ним. – Макс с силой сжимает руль, так что костяшки пальцев белеют. – Я не знаю, куда он ехал. Не знаю, с кем он общался. Не знаю, зачем он пришел в тот день на забег и почему потом ушел. – Он поворачивается ко мне и широко раскрытыми глазами всматривается в мое лицо. – Калеб отдалился от меня, но я думал, что это связано со мной. Прости.
Я смотрю на сидящего передо мной Макса. Под его карими глазами залегли тени. Темные волосы взлохмачены, словно он вновь и вновь нервно ворошил их рукой. На накачанных руках при каждом движении играют мускулы. Губы приоткрыты, взгляд скользит по моему лицу. Я пытаюсь уложить в голове его слова. Вспоминаю, как он оттолкнул меня, равнодушно обращался ко мне, как в тот последний вечер заехал за мной и в течение нескольких часов возил меня по округе.
– Макс, – произношу я.
– Я знаю, – отвечает он. – Знаю.
Вот что мы оба знаем: мы навсегда и неразрывно привязаны к Калебу. Между нами прочерчена линия, которую нельзя пересечь: у него дома, в школе, даже в этой машине. Мы сидим тут тайком, чтобы никто нас не увидел и не начались пересуды. Мне вспоминаются слова Калеба: «Я знаю». Что он знал или думал, что знает? Может, просто блефовал?
– Но он сказал это мне, – говорю я. – Мне. Не тебе.
Макс опускает голову. Он не хочет произносить того, о чем думает, того, о чем мы оба думаем. Что если Калеб видел чувства Макса ко мне, то, должно быть, видел и мои чувства к Максу. Внезапно я вижу нас со стороны – такими, какими видел нас в тот день Калеб на забеге. Мы смеялись перед тем как выстроиться на старте. Говорят, Калеб разозлился. Я вижу, как он уезжает, и дворники метут по стеклу, смывая потоки воды. Как он заезжает на мост, с которого мы втроем прыгали, на котором он обещал не дать мне утонуть, а Макс держал меня, пока я не упала. Я чувствую, как он перестал управлять машиной из-за потери сцепления с дорожным покрытием. Чувствую, как машину несет на заграждения, сила притяжения берет свое, металл скрежещет и из каждой щели течет вода…
Я ощущаю ладонь Макса на своем плече. Он окликает меня, и я слышу свое собственное оглушительное дыхание.
– Повторяю, ты ни в чем не виновата, Джесса. Это я виноват.
Я устала от чувства вины, и с меня достаточно громких фраз и слов. Как мне доверять ему, когда я столько всего узнаю о человеке, которого когда-то любила?
На стоянку въезжает машина, и я знаю: мне пора уходить. Но мой взгляд приклеился к пластиковому улыбающемуся личику на приборной панели машины Макса – фигурке с качающейся головой. Кажется, она стоит здесь вечно. Я смотрю на счастливую болтающуюся мордашку, и на меня обрушиваются воспоминания о том ужасном вечере.
