– Ну, это-то я запомнила.
К сожалению, это последнее, что я помню хорошо. Помню, как мы ушли с шоссе возле ромбовидного знака, и поэтому мы с Максом несколько раз поворачиваем не туда, возвращаемся на главную дорогу и едем дальше, ища нужный съезд.
– Тут! – восклицаю я, когда мы проезжаем мимо кукурузного поля и густеющего леса. – Сворачивай направо.
После этого я направляю Макса по наитию, по запомнившимся ощущениям, что местность становилась все менее населенной, оставленной и заброшенной. Вот та самая проселочная дорога, я уверена в этом. По моей указке Макс сворачивает на нее, и я вижу дом – отчетливее, чем в прошлый раз.
Покосившийся над крыльцом карниз. Опаленные, расщепленные по краям ступени. Трава, словно выжженная солнцем. Заколоченные окна и заросшая подъездная дорожка без почтового ящика, на котором был бы указан адрес.
* * *
Я иду в дом, словно во сне. Цифр, когда-то прибитых к адресной дощечке у двери, нет. Но они оставили отпечаток – он светлее остального дерева, потемневшего от времени. Семьсот тридцать четыре. Начало положено. Макс открывает электронную карту и читает название улицы:
– Брайер-Рок-роуд.
Тернисто-каменная дорога. Подходящее название. Его будто дали ей после всего случившегося здесь. Я толкаю дверь и становлюсь на том месте, где стояла с Калебом несколько месяцев назад. Но за это время я изменилась и поэтому решительно направляюсь к лестнице на второй этаж.
– Джесса, – зовет меня от входной двери Макс.
– Калеб был наверху, а я – нет. Мне нужно все увидеть самой.
Ступени скрипят и проседают под моим весом. Выдержат ли меня? Упираясь ладонями в стены с остатками цветочных обоев, дохожу до второго этажа. Передо мной темный коридор без дверей и половина обгоревшей стены. Наверху две комнаты в разных концах коридора. И ванная посередине, впереди меня. Дом пострадал не только от пожара, но и от дождя. В первой комнате я нахожу предметы мебели – обгоревшей, разбухшей от воды, испорченной. Остов кровати, полуразвалившийся комод. В комнате на другом конце коридора кое-где на обугленных обоях проглядывает синий цвет. Здесь остался каркас от лошадки-качалки и от детской кроватки.
Я представляю, как Калеб смотрит в комнату, стоя на этом же самом месте. Что он видел? Что понял? Мне пока недоступно. Неожиданно я ощущаю позади себя человека.
– Ух ты, – говорит Макс. – Ничего себе тут все запущено.
Я неопределенно хмыкаю. На что смотрел Калеб? Что искал? Я снова осматриваю комнату, пытаясь увидеть ее его глазами. Он сказал, что не знает, что здесь случилось. Сказал, что его отец мертв. Ложь, кругом ложь. И все же он привез меня сюда. Зачем? Непонятно. Он и сближался со мной, и держал меня на расстоянии.
– Ты это слышала? – спрашивает Макс.
Нет. А потом – звук шагов на крыльце. Из горла так и рвется: Калеб! Только это не Калеб. Я знаю его поступь, размах шагов. Это не он. Не он. Мы с Максом оба задерживаем дыхание. Звук шагов смолкает, но мы по-прежнему боимся вздохнуть. В отдалении слышится урчание заведенного двигателя, затем машина уезжает.
Я стремглав бегу вниз, за работающим двигателем, словно могу поймать призрака. На полпути к машине меня догоняет Макс.
– Ты видела, кто это? – спрашивает он, тяжело дыша.
Я мотаю головой, уставившись на дорогу.
– Здесь кто-то был, – шепчу я. – Говорила же, за мной следит Ив.
– Я не видел, чтобы за нами следовала машина.
– Это не значит, что я не права.
– Ив не видела, как мы уехали. Вряд ли это она.
Меня не оставляет в покое мысль о слежке Ив. Я не понимаю, что ей от меня нужно. Зачем она следила за тем, куда я иду и с кем говорю, и все это записывала? Даже Хейли села на хвост. И почему она перестала это делать? Мне вспоминается, как она попросила мой мобильный – посмотреть, с кем я переписываюсь. Словно хотела подловить меня на чем-то. Только я не знаю, на чем. Я не знаю, что такого совершила.
* * *
Мы возвращаемся к машине. Утро кажется жутковато тихим. Я привыкла жить недалеко от океана и временами слышать в отдалении крики чаек. Здесь стоит мертвая тишина. Холодно, поэтому нет ни стрекотанья насекомых, ни чириканья птиц. Лишь ветер шелестит листвой и раскачивает ветви деревьев – словно мир тихонько вздыхает. Заведя мотор, мы ждем, не вернется ли кто-нибудь. Через какое-то время Макс трогается с места, и мы уезжаем. По молчаливому согласию придерживаемся проселочных дорог. Я беспрестанно бросаю взгляды в зеркала. Ничего. Никого.
– Это ведь мог быть кто угодно, – замечает Макс. – Кто-нибудь не туда повернул и заехал в тупик. А вокруг дома могло бродить животное.
– Ты прав, – отзываюсь я.
Но мы оба в это не верим. В душе растет тревожное, мучительное чувство. Возможно, нам очень не понравится то, что мы найдем, и, возможно, не одни мы ведем поиски.
Полдень четверга
Мы возвращаемся ко мне домой, поскольку чем дальше я от дома Калеба, тем мне спокойнее. Теперь у нас есть адрес. Название улицы. Номер дома. Я открываю официальный сайт округа и просматриваю имущественные реестры – этому меня однажды научила Хейли, когда нас распирало от любопытства, насколько богат Крэйг Киган. А ее, видимо, этому трюку научил отец.
– Пожалуйста, скажи мне, что не смотрела данные о моей семье, – простонала я.
– Это публичная информация, – пожала она плечами.
Я уронила голову на стол.
– Ну что? Я же ничего не делаю с этой инфой. Мне просто было любопытно, вот и все. – Кажется, она удивилась тому, что я не стала бы так поступать.
Я ввожу на сайте адрес дома, в котором рос Калеб, и смотрю результат. Дом принадлежал Карлтону Эверсу.
– Карлтон! – кричу я. – Его имя Карлтон!
– Джесса, я рядом, – отвечает Макс, подпрыгнув от моих децибелов.
Но я ловлю взглядом его улыбку. Он тоже рад добытым нами новым сведениям. Поиск сразу облегчается. Карлтон – мало распространенное имя. Набивая его в поиске, я ожидаю найти некролог. Вместо этого обнаруживаю статью о судебном заседании по уголовному делу. У меня внутри все переворачивается. Эшлин была права.
– О боже. – Я бегло читаю статью.
Калеб солгал о своем отце. Его отец был приговорен к пятнадцати годам заключения за поджог дома и за то, что подверг опасности жизнь людей, оставшихся в нем, – Калеба и Ив. Очевидно, он хотел провернуть махинации со страховкой. Ив и Калеба не должно было быть дома. Но они оказались там. Поэтому все пошло наперекосяк. Нетрудно понять, почему Калеб лгал об этом, обнаружив, что собственный родитель чуть не убил его по небрежности из-за страхового жульничества. И все же меня это уязвляет. Он так и не захотел рассказать мне правду. Даже позже.
Я достаю из ящика, куда убрала вещи Калеба, автобусный билет. Чует сердце, что я нашла нужную ниточку. Ввожу на электронной карте название города. Ищу там тюрьмы и нахожу одну. Теперь я четко понимаю: автобусный билет послал Калебу отец – в надежде, что сын использует его. Чего Калеб так и не сделал. В конце статьи есть фотография. У меня щемит сердце. Отец Калеба совсем не похож на того человека, снимки которого Калеб держал в своей комнате. На них он улыбается издалека. Здесь же камера сфокусирована на его лице, и в такой близи ясно читается выражение неповиновения и презрения.
