— Тютя, не ешь! Козленочком станешь… тьфу, заразу какую-нибудь подцепишь!
— Зараза к заразе не пристанет, редька маринованная! — философским тоном проговорил бомж. — Есть-то хочется… лучше от заразы помереть, чем от голода!
— Подожди… — Надежда залезла в свой пакет, достала оттуда булочку с маком и отдала ее бомжу. Тот недоверчиво моргнул, однако булочку взял и отправил в рот.
Надежда посмотрела, как ловко он сжевал ее единственным зубом, и отдала ему вторую булочку — с кленовым сиропом.
«Что ж, — подумала она, следя за булочкой, — это принесет двойную пользу: и человека накормлю, и сама меньше мучного съем, а то и так лишний вес набрала!»
— Вкусно, редька маринованная! — проговорил бомж, проглотив последние крошки и облизнувшись. — У тебя там больше ничего такого не осталось?
— Нет, к сожалению, — честно призналась Надежда.
— Жаль! — вздохнул Тютя. — Я бы, редька маринованная, еще такую булку съел. Или две. А что же ты в контейнере рылась, если у тебя такие булки есть?
— Ох, не спрашивай! — вздохнула Надежда. — Это такая печальная история…
— Истории я люблю. Особенно печальные, редька маринованная! — Бомж приготовился слушать.
Надежда еще раз вздохнула, лихорадочно пытаясь придумать какую-нибудь правдоподобную историю.
— Понимаешь, — начала она, — нашла я неподалеку мастерскую, где можно всякие старые вещи починить, которые выбросить жалко. Собралась я в ту мастерскую, сложила вещи в пакет и оставила в коридоре. И тут же рядом второй пакет оставила, с мусором. А муж мой на работу шел, я ему и говорю — прихвати там мусор в коридоре. Он и прихватил. А я, значит, пошла в ту мастерскую, открыла пакет — мать честная, а там один мусор! Это, выходит, муж пакеты перепутал и вынес вещи, которые я в ремонт приготовила, на помойку… ну, муж говорит — наплюй, там одно барахло было, всякие вазочки треснутые да куклы старые, а мне жалко. Особенно одну игрушку — там обезьянка была такая симпатичная, мне сам же муж ее на Новый год подарил, и подклеить надо было совсем немного. Вот я и пришла сюда — вдруг, думаю, найдется эта обезьянка…
— Не найдется, редька маринованная! — возразил ей бомж.
— Почему не найдется? — удивленно спросила Надежда. — Откуда ты знаешь, что не найдется?
— От верблюда! — грубо ответил Тютя. — Я через эту твою обезьянку чуть вот этого самого глаза не лишился! — И он осторожно потрогал свой подбитый глаз.
— Как же это? — заинтересовалась Надежда.
— Ох, не спрашивай! Эта история еще почище твоей будет. И тоже длинная.
— А я тоже люблю истории. И никуда не тороплюсь. Как говорил один мой знакомый, до пятницы я совершенно свободна.
— Это какой такой знакомый? — насупился Тютя. — Сама говорила, муж у тебя есть, а сама тут про знакомого толкуешь. Муж, значит, на работу ходит, а она тут… Все вы, бабы, одинаковые!
В голосе Тюти звучал подлинный надрыв, видно, принял он Надеждины слова близко к сердцу.
— Да что ты, Тютя, — Надежда отважилась сделать маленький шажок ближе к бомжу, отчего дух перехватило от вони, — ты на меня зря бочку катишь. Знакомый этот — друг детства, с пяти лет его знаю.
Именно тогда бабушка научила Надю читать, и «Приключения Винни-Пуха» была едва ли не первая книжка, которую она прочитала самостоятельно.
— Ну, тогда слушай… позавчера это было. Или вчера. Я, понимаешь, насчет времени не очень. Часов нету, а эти… как их… биологические еще в молодости сломались, а в починку их не берут. В общем, пришел я сюда, как обычно, в третьем примерно часу, а может, и в четвертом, смотрю — много чего нового в контейнере появилось. Порылся я там маленько, нашел кое-что полезное — кран водопроводный, кастрюльку без ручки да несколько пластинок старых, виниловых. Кран да кастрюлька — это, редька маринованная, металл, его всегда сдать можно за живые деньги. А насчет пластинок я мужика одного знаю, он их собирает и тоже за хорошие деньги у меня берет. Сложил я это все в пакет, хотел снова в контейнер нырнуть, за новой порцией сокровищ — а тут, редька маринованная, как раз этот мужик пришел…
— Какой мужик? — переспросила Надежда.
— Ну, как тебе сказать… мужик как мужик, одет чисто, а, по мне, все, кто чисто одет, на одно лицо смотрятся. В общем, пришел — и прямиком в мой контейнер лезет, как будто в полном своем праве. Я ему говорю, проваливай отсюда, редька маринованная, это Тютин контейнер! Вот как тебе. А только ты со мной поговорила по-человечески и даже булками вкусными угостила, а он со мной разговаривать не стал, а сразу — хрясь в морду! Я аж за контейнер отлетел. Лежу и ни рукой, ни ногой двинуть не могу. Сперва-то я думал, что все, отмучился, прямиком в рай он меня отправил.
— В рай? — переспросила Надежда.
— А куда же еще? Я на этом свете столько мучений принял, что на том мне одна дорога — в рай! Тем более в голове колокола гудят, все равно как в церкви на Пасху. Но только принюхался — нет, в раю так пахнуть не может, а для ада — слишком холодно. Так что, судя по всему, я еще на этом свете, не дозрел еще до рая.
Открыл глаза… то есть только один глаз сумел открыть, второй, в который он меня ударил, не открывается. Но мне и одного глаза хватило, чтобы разглядеть знакомую помойку, вот этот самый контейнер, а около контейнера стоит он…
— Он?
— Ну да, тот самый мужик, который меня в рай едва не отправил. А в руке у него такая обезьянка, про которую ты говорила. Как это, редька маринованная… кармическая.
— Керамическая?
— Во-во, я так и говорю! Я, значит, лежу тихонько, прикидываюсь ветошью — не хочется мне, чтобы он меня еще раз так приласкал, со второго раза он меня точно в рай отправит. В общем, лежу, а сам одним глазом на него посматриваю. А он, редька маринованная, сперва такой довольный был, чуть не плясал, что обезьянку эту нашел. А потом вдруг ее — хрясь об контейнер!
— Разбил?
— Само собой, разбил, редька маринованная! Разбил, как есть, на мелкие кусочки! И начал вокруг искать, словно потерял чего. А потом начал ругаться до того худо… художественно…
— Это как же?
— Ну, редька маринованная, я на своем веку столько всякой ругани слыхал — мама не горюй! И трехэтажной, и пятиэтажной, и даже семиэтажной. Таких умельцев слышал, каких уж больше нету. Самого Колю Крюкова слышал! Со мной один сильно ученый человек на эту тему говорил, так я ему такого порассказал — он говорит, что меня можно сразу профессором назначить по этой теме. Но такой красивой ругани, какой тот мужик ругался, я еще никогда не слыхивал. Такими словами, что прямо редька маринованная! Я до того заслушался, что даже про свой глаз подбитый забыл!
— Но он точно ругался?
— Точно, точно! Что это самая что ни на есть ругань — это по лицу его было видно.
— Что же он — сперва радовался, чуть не плясал, а потом ругаться надумал?
