Случались события и вовсе необъяснимые. Как-то мы с Л. И. находились вдвоем в библиотеке. Мне понадобилась книга, которая стояла на одной из самых верхних полок, до которой не мог бы дотянуться никакой, самый высокий человек. Я видел ее там своими глазами и на мгновение отвернулся, чтобы взять стремянку и достать ее, но, когда придвинул стремянку к нужному месту, Л. И. уже протягивал нужную мне книгу, словно она сама чудом перелетела к нему.
Я долго думал над этими странностями и пришел к смутившему меня выводу. Все эти необычайные свойства проявились у Л. И. с того времени, когда он приобрел М. Я невольно вспомнил известную латинскую пословицу: „Post hoc ergo propter hoc“, что переводится „После этого — значит, вследствие этого“.
Понимаю, что такой вывод звучит дико, особенно в наш просвещенный век, да еще в устах образованного, просвещенного человека, университетского преподавателя, но никакого другого объяснения происходящему я не вижу. Кроме того, я и сам чувствую исходящую от М. непонятную силу. В конце концов, эта монета и впрямь совершенно необычна, начиная с ее загадочного происхождения.
Наконец у меня возникла следующая гипотеза.
Что, если М. принадлежит не к одной из известных нам культур или цивилизаций, но к той таинственной культуре, которая предшествовала Египту и Вавилону? К культуре того народа, который иногда, с легкой руки Платона, называют атлантами? Народа, обладавшего такими знаниями и способностями, к которым мы в наше просвещенное время даже близко не подходим.
Понимаю, что подобная гипотеза будет принята научным сообществом в штыки, а тот, кто осмелится ее объявить, будет подвергнут общему осмеянию, и поэтому никогда не дерзну высказать ее вслух перед своими собратьями, оставлю ее в этом частном дневнике, не предназначенном для посторонних глаз».
Михаил Юрьевич замолчал, глядя то на Надежду, то на удивительную монету.
— И что же, вы считаете, что в этой гипотезе есть доля правды? — с сомнением проговорила Надежда Николаевна, когда молчание излишне затянулось.
— Я не знаю, принадлежит ли эта монета мифическим атлантам, — задумчиво ответил тот, — но несомненно, что она и правда хранит в себе какую-то тайну. И я чувствую исходящую от нее силу…
— А что вы знаете о дальнейшей истории этой монеты?
— О самой монете я не нашел больше никаких упоминаний. Однако, судя по записям Зайончковского, Лука Иванович Яблоков, передав всю свою коллекцию в Эрмитаж, не нашел в себе силы расстаться с нею. Сам Яблоков прожил до глубокой старости, известно, что незадолго до революции он отпраздновал свой столетний юбилей. И тут-то ему отказала его удивительная дальновидность. Друзья и знакомые в один голос советовали ему покинуть Петроград и уехать в Европу, но он ни за что на это не соглашался. Возможно, считал, что в его годы тяжело менять свое окружение, или просто хотел умереть на родине. Это ему вполне удалось — в самом начале восемнадцатого года Лука Иванович Яблоков был убит пьяными матросами.
— А что стало с монетой?
— Об этом мне ничего не известно — вплоть до сегодняшнего дня. Могу только предположить, что после смерти Яблокова эта монета сменила немало хозяев, пока не попала в коллекцию Новоселова. А о дальнейшем вы знаете больше меня…
— Я тоже знаю об этом немного, скорее догадываюсь. И главный вопрос, который не дает мне покоя: кто поручил двум уголовникам проникнуть в квартиру Новоселовых, кто заказал им эту монету?
— Боюсь, что мы так никогда этого и не узнаем.
— Неужели это потомки мифических атлантов?
— Не знаю, не знаю. В наше время более реалистичными кажутся другие объяснения — обитатели других планет или даже каких-нибудь параллельных вселенных… может быть, для них эта монета играет какую-то особую, мистическую роль?
— Но почему они так долго не вспоминали о ней, а тут вдруг проявили такую активность?
— Кто знает, может быть, наши миры каким-то образом соприкасаются только в определенные моменты, и сейчас — как раз такой момент?
— Вы серьезно так думаете? — изумилась Надежда.
— В данном случае я могу только предполагать, но вот что еще заставило меня задуматься. С того самого момента, когда я впервые прочитал об этой удивительной монете, я замечаю, точнее, чувствую…
— Что именно?
— Это довольно трудно объяснить. Знакомо ли вам ощущение, словно кто-то пристально смотрит вам в спину?
— Еще как! — оживилась Надежда.
— Тогда вам легче будет меня понять. С тех пор, как я стал искать в архивах упоминания о микелине, меня не оставляет чувство, будто кто-то следит за мной, идет по пятам. Чувство, что кто-то пытается помешать в моих поисках, пытается остановить меня.
— Кто же это?
— Если бы я знал! Но, к сожалению, я могу только догадываться. Думаю, что это те самые силы, которые хотят завладеть микелином.
— И нападение на вас…
— Это было еще одно предупреждение, еще одна попытка меня остановить.
— Но тогда… вы не боитесь, что теперь, когда монета у вас, опасность станет еще больше?
— Нет. Теперь я стану гораздо сильнее и смогу довести свое исследование до конца.
Выйдя из мелочной лавки, узкоглазый старичок поплелся в ночлежку, пристукивая по торцовой мостовой своей суковатой палкой. Вдруг из-за угла появилась черная карета.
Карета та была очень странная.
Начать с того, что она катилась по мостовой совершенно бесшумно, без обычного стука и скрипа. Пуще того, даже лошадиные копыта не издавали ни звука, словно были обмотаны тряпками. Да что там, лошади, запряженные в эту карету, были тоже какие-то невиданные — огромные, черные как ночь, с одинаковыми безглазыми мордами, они не дергали головами, не храпели, не ржали и даже не скалились. Казалось, не живые лошади запряжены в черную карету, а бронзовые кони с какого-нибудь из городских памятников.
Впрочем, старичку Митрофану недосуг было удивляться всем этим странностям. Он прибавил шагу, чтобы разминуться с каретой, потому что всякая карета в такой поздний час могла обозначать неминуемую опасность.
Митрофан хотел уже юркнуть в знакомую подворотню, но черная карета поравнялась с ним, дверца ее распахнулась, из этой дверцы вытянулась удивительно длинная рука, ухватила Митрофана за воротник и втащила в карету.
Внутри было темно и странно пахло — словно какими-то травами, из тех, какими деревенские бабки лечат лихорадку или простуду. В темноте напротив Митрофана светились два пристальных, пронзительных глаза.
— Чего вам надоть, господин хороший? — жалостно проговорил Митрофан, пытаясь понять, в какую передрягу он угодил.
— Микелин! — ответил голос из темноты.
— Какой такой микелин? — переспросил старик. — Ничего я не понимаю, о чем вы таком говорите!
Вдруг он почувствовал что-то странное, прежде никогда с ним не бывавшее. Словно из темноты вытянулась длинная рука и влезла прямо к нему в голову. Рука эта порылась у Митрофана в голове и успокоилась, словно найдя что хотела. И сразу же снова раздался голос, но голос был другой, и звучал он как будто прямо у Митрофана в голове.
