Дивноморск, 2017
Доктор исторических наук профессор Александр Борисович Зенин жил в пятиэтажном доме сталинской постройки на втором этаже, в большой трехкомнатной квартире в полном одиночестве. Когда-то у него была жена, но она сбежала с бравым офицером флота, потому что не могла смириться с теми копейками, которые приносил домой простой преподаватель университета. Друзья и коллеги профессора говорили: она хотела красивой жизни, причем сразу, и не слушала тех, кто прочил ее мужу блестящее будущее. По ее мнению, до этого будущего еще нужно было дожить. А зачем тратить лучшие годы жизни на прозябание в однокомнатной малосемейке, перебиваясь с хлеба на квас? Офицер сразу обрушил на нее любовь и деньги, вдобавок эта сногсшибательная форма моряка, делавшая красавцем даже невзрачного мужичонку! Молодой ученый горевал довольно долго, лет пять, но потом углубился в науку, защитил сначала кандидатскую, потом докторскую. Больше он не посмотрел ни на одну женщину, хотя кандидатки на роль профессорши буквально осаждали его. Сначала поговаривали, что Зенин однолюб, что он никак не может забыть первую жену, однако когда та явилась с покаянием (офицер оказался довольно влюбчивым и нежадным на подарки любовницам), профессор даже не стал с ней общаться — прогнал. Злые языки сразу понесли по вузу другую новость: он гомосексуалист. Хорошо знавшие Зенина смеялись, да и сам он был не прочь иногда пошутить на эту тему.
Свою бывшую студентку профессор встретил приветливо, пригласил в комнату, усадил на диван и захлопал руками:
— Ба-ба-ба, как говаривал старина Ноздрев из гоголевского романа, кого я вижу! Ларочка Евсеева собственной персоной.
— Я самая, Евсеева-Красовская, — Лариса искренне обняла старика. Она не могла найти слов для продолжения беседы. Получалось некрасиво. Он в свое время столько сделал для нее, старался, чтобы она осталась на кафедре, однако Стас разрушил все ее планы. Профессор угадал, о чем она думала, и сам понесся ей навстречу.
— Так что же тебя ко мне привело, Ларочка? — поинтересовался старик, пристально взглянув на нее. — Признайся, что-то из ряда вон выходящее. Ты была моей любимой студенткой, но когда вышла замуж, оказалась потерянной для истории. Никогда не думал, что Стас заставит тебя сидеть в четырех стенах. — Он вздохнул. — Впрочем, какая теперь разница. Стаса я тоже очень любил — не то что его приятеля Генку Быстрова, случайного человека на факультете, — и до сих пор не могу прийти в себя после известия о его смерти. Извини, что не был на похоронах… Это выше моих сил. — Старик пожевал тонкими фиолетовыми губами. — Так что же привело тебя сюда?
Женщина молча протянула ему документ и записку. Профессор внимательно посмотрел на непонятные буквы, потом углубился в чтение. Худые руки с длинными нервными пальцами теребили роговую оправу очков.
— Интересно, весьма интересно, — провозгласил он, бросив на посетительницу быстрый взгляд. — Судя по всему, это писал Стас. Я помню его почерк. Значит, он зашифровал содержание документа, и ты хочешь спросить меня, о чем идет речь, верно?
Лариса замялась и кивнула:
— Видите ли… Это конфиденциально.
Александр Борисович замахал руками, перебив ее:
— Ларочка, я все понимаю. В наше время можно довериться разве только самому себе, да и то не каждый день. Но я буду нем как рыба. И муженек твой предупредил — NEMO.
Красовской стало стыдно.
— Я вовсе не… — начала она, но профессор снова ее перебил:
— Все, проехали. Я так уважаю вашу семью, что даже не стану спрашивать, почему Стас не поделился с тобой находкой этого артефакта. Ведь не поделился, правда? Что это артефакт, сомневаться не приходится. — Он взял лупу, мирно покоившуюся на письменном столе, и внимательно изучил документ. — Подлинный пергамент. Прекрасно выделанная кожа. Разумеется, лучше было бы провести экспертизу, но я и без нее скажу: ему около двух тысяч лет. Надписи сделаны на древнегреческом. Значит, ты еще не забыла, что в нашем университете я являюсь единственным специалистом по древним языкам?
— Не забыла, — подтвердила женщина и подалась вперед. — Вы можете сказать, о ком или о чем здесь идет речь?
— Думаю, что могу. — Профессор наморщил высокий лоб, испещренный морщинами. — Ты и сама могла бы это сделать, если бы хорошо поразмыслила.
Красовская вздохнула:
— Вы ошибаетесь.
— Разве? — Зенин улыбнулся, показав великолепные вставные зубы, и Лариса подумала: «Зачем он следит за внешностью? Ведь с уходом жены ни одна женщина не переступала порог этой квартиры».
— Здесь все гораздо проще, чем кажется, — рассуждал старик. — Понимаешь, в чем твоя проблема? Увидев строки, в которых твой муж зашифровал содержание документа, ты поступила так, как на твоем месте поступили бы девяносто процентов людей, — растерялась. Тебе показалось, что без помощи в тайну документа не проникнуть, а напрасно. Давай попробуем вместе. Ну, скажи, разве ты никогда не слышала о чудо-ребенке?
— Их было немало. — Красовская задумалась. — Пушкин, Лермонтов…
Профессор покачал седой головой:
— Ларочка, конечно, они были гениями, но вспомни, пожалуйста, когда появилось выражение «Чудо-ребенок».
Она зажмурилась:
— Не припоминаю.
Он подмигнул озорно, как молодой:
— А скажи это же слово по-немецки.
— Вундеркинд, — отозвалась Красовская. — И все равно это мне ни о чем не говорит.
— Тогда вспомни, когда это слово вошло в обиход, — предложил Зенин, сверкая глазами. — Когда, где и почему.
Она взъерошила медные волосы:
— В немецкоязычных странах…
— Когда в одной из них появился чудо-ребенок, иными словами, вундеркинд, — согласился Александр Борисович. — Точнее, в Австрии.
— Чудо-ребенок, вундеркинд, — прошептала Лариса и ударила кулаком по столу. — Господи, как же я сразу не сообразила. Это же Моцарт!
Профессор довольно улыбнулся:
— Вот видишь…
Женщина взяла со стола записку Стаса:
— Но кто соединил его с сыном судейского чиновника? Что за поэт из Турина?
— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно тоже немного поразмыслить. — Зенин усмехнулся и поднял вверх тонкий палец с желтым ногтем. — Великого композитора и сына судейского чиновника судьба могла соединить где угодно, и мы бы никогда об этом не догадались, не зная фамилии последнего. Однако шифровка Стаса вряд ли это предусматривает. Исходя из этого, двигаемся дальше. Судя по всему, для нас неважно, были ли они вообще знакомы — то есть Моцарт и сын судейского чиновника. Если мое суждение верно, отсюда следует единственный вывод… Догадалась, какой?
Лариса по детской привычке почесала лоб:
— Пока нет.
— Ну и зря, — обиженно надул губы Зенин. — Мне кажется, просто, как все гениальное. Соединить Моцарта и другого человека могло музыкальное произведение. А если учесть, что соединил их какой-то поэт из Турина, почему бы не предположить, что это опера? Твой документ написан на древнегреческом. Я вспомнил все оперы Моцарта и остановился на «Митридате». Знаешь, по чьему произведению она была написана?
