Женщина покачала головой:
— Я вообще не слышала о такой опере.
Профессор щелкнул пальцами. Это получилось забавно.
— А я и не удивляюсь. Вот она, современная молодежь. Ладно, так и быть, просвещу тебя. — Он улыбнулся. — Опера Моцарта была написана по произведению французского драматурга Расина. Он, кстати говоря, и был сыном судейского чиновника. А поэт из Турина — это автор либретто Чинья-Санти. Следовательно, в твоем документе речь идет о Митридате, царе Понтийском.
— О Митридате, — повторила Лариса и щелкнула пальцами, подражая Александру Борисовичу. — Знаете, вы гений. Я сама никогда бы не догадалась.
— Догадалась, если бы поработала извилинами, — пошутил мужчина. — Только в наше время думать никто не хочет. Все привыкли получать желаемое за деньги. — Он взглянул на женщину и подмигнул. Красовская заметила, что глаза у него слезящиеся, окруженные лучиками морщин, как у старика, но сохранившие живой блеск. — Я не тебя имею в виду. Ты была перспективной студенткой, но выбрала семью. Что ж, для женщины это вполне нормальный выбор. Сейчас у меня много молодых студенток, которые пришли в университет за дипломом и не скрывают, что после его окончания будут заниматься чем угодно, только не историей. Разве это справедливо?
— И им нельзя отказать при приеме? — поинтересовалась Красовская. — Вы всегда говорили, что настоящих историков видно сразу.
— И я от своих слов не отрекаюсь, — кивнул профессор. — Однако, как ты сама понимаешь, у этих особ находятся толкачи, которые суют их на истфак. Если бы все зависело от меня, я стоял бы намертво, чтобы их не пустить. Но я всего лишь скромный преподаватель. — Он развел руками. — Видишь, как получается.
— Вы правы, — прошептала Лариса. — Вы абсолютно правы. И не нужно смущаться, когда говорите мне совершенно правильные слова.
— Что ты имеешь в виду? — поморщился Зенин.
— Я действительно всегда бредила историей, — начала женщина. Каждое слово давалось ей с трудом. — Я мечтала поработать в школе, потом поступить в аспирантуру, сделать какое-нибудь научное открытие и защититься, но встретила Стаса и… — она замялась. — Наверное, мне надо было совместить работу по дому и науку, однако я об этом не подумала. Стас освободил меня от всего, кроме обязанностей по дому.
— Ты говоришь об этом так, будто жалеешь, — заметил Александр Борисович. — Между тем многие женщины мечтают быть на твоем месте.
— Может быть, — пожала плечами Красовская. — Но им нужно быть готовым к тому, что случилось со мной. Я осталась одна, без мужа и денег и не представляю, что мне делать. Когда-то, после окончания университета, я шла в школу с неохотой. На нашем курсе бытовало мнение, что там работают одни неудачники, хотя это совершенно неправильное суждение. А теперь я молю Бога, чтобы меня туда взяли. Как вы думаете, возьмут?
— Возьмут, — успокоил ее Зенин. — Учителей не хватает. С современными детьми трудно работать, и желающих мало, особенно среди молодежи. В наше время учителям стали неплохо платить, однако пока это ничего не изменило. Молодежь в школу и палкой не загонишь… — Он снял очки и протер их платком. — Я мог бы много рассказать на эту тему, но ценю твое время. Как я понимаю, мы ответили только на один из интересующих тебя вопросов, — что написал в записке Стас. Есть еще и второй вопрос — о чем говорится в документе. Ты ведь хочешь, чтобы я прояснил и это?
— Если вам не трудно. — Лариса наклонила голову.
— Не трудно. — Старик надел очки и всмотрелся в причудливые буквы документа. — Да, алфавит древнегреческий, но я таких слов не знаю. Придется освежить память, обратиться к многочисленным словарям. Можешь оставить мне этот документ до завтра?
— Да, конечно. — Лариса поднялась со стула. — Огромное спасибо, что согласились помочь мне.
— Не нужно никаких «спасибо», — замахал руками профессор. — Признаюсь, мне самому чертовски интересно, что в этом документе… — Он вдруг осекся и бережно, двумя пальцами, взял пергамент. — Знаешь, мы сейчас вот что сделаем. — Старик подошел к ксероксу и ловко снял копию первой части. — Держи, Ларочка, подлинник.
Красовская покраснела:
— Но я вам полностью доверяю…
— Знаю, что доверяешь, — усмехнулся Зенин. — Тут, видишь ли, дело в другом. Под старость я стал слишком рассеянным. Бывает, положу вещь и потом долго не могу найти. Чтобы такое не случилось с документом, лучше мне иметь его копию. — Он поднес к глазам листок бумаги. — Тут прекрасно все отпечаталось, — Зенин наморщил лоб. — Дай-ка мне свой телефончик. Завтра я позвоню тебе, как только что-то прояснится. Думаю, до обеда управлюсь.
— Отлично. — Лариса хлопнула в ладоши.
— Договорились. — Старик проводил ее до двери и на прощание пожал руку. — Жди звонка.
Выйдя на улицу, Лариса снова погрузилась в горестные думы. Домой идти не хотелось. Женщина немного прогулялась по набережной почти высохшей речонки, заросшей пожелтевшей осокой. Голуби без боязни лезли в ручеек, охладиться. Свежий воздух внезапно пробудил аппетит, которого не было уже несколько дней. Красовская решила зайти в кафе, располагавшееся неподалеку, но потом вспомнила, что в кошельке у нее ни рубля. Она усмехнулась, подумав, что не сможет поехать на дачу, чтобы взять прошлогодние запасы картошки и консервов. Если Стас снова там, она не перенесет этой встречи.
Женщина опустилась на скамейку и сжала пальцами виски. Господи, что же происходит? Жив ли Стас на самом деле или это чьи-то глупые шутки? Но ведь она видела своего мужа всего в нескольких шагах от себя, а по телефону слышала его дыхание… Как же все это объяснить? Почему он не придет к ней, не даст о себе знать другим, нормальным способом? Геннадий прав, когда снова и снова задает ей этот вопрос. И этот терминаторообразный майор тоже прав. Ни один суд не вынесет решение об эксгумации.
— Раз ты не хочешь иметь со мной дела, я тоже не хочу. — Она подняла глаза к небу, словно надеясь, что невидимые силы донесут ее слова до мужа. — Буду пытаться жить без тебя.
Выпалив это и почувствовав облегчение, Лариса вздохнула и положила руки на колени. В солнечном свете блеснуло кольцо с маленьким бриллиантом, подарок покойной матери. Красовская никогда не думала о продаже этого кольца, но теперь такие мысли впервые зашевелились в ее воспаленном мозгу. Она посмотрела на свои руки, задержав взгляд на обручальном кольце, которое так и не сняла с безымянного пальца правой руки. Вот что можно продать. Оно ей уже не пригодится. Замуж она больше не собирается, хватит, побывала. А о продаже документа не может быть и речи. Стас дорожил им, и пергамент не должен попасть в чужие руки. Приняв твердое решение, женщина встала со скамейки и зашагала к ломбарду, находившемуся на остановке троллейбуса, размышляя, много ли дадут — она никогда ничего не закладывала. Сколько бы ни дали, надо соглашаться на все, чтобы продержаться несколько недель, а потом, если она так и не найдет работу, продать кое-какие книги из их со Стасом библиотеки. Книги — это копейки, сейчас мало кто интересуется историей…
