Дошли до Легнице, комбата хоронили там. Разведчики в сарае нашли подходящую бумагу, и из нее девушки наделали цветов и венков. Шел конец апреля, но Клава точно помнила, что настоящих цветов на похоронах не было. Михаилу устроили торжественные похороны, был командир полка и его заместители, дали залп в воздух. Клава много плакала. Отказалась взять часы или что-то из личных вещей Михаила — сказала, чтобы отправили матери. Оставила себе только фотокарточку. На девять дней была на могиле с девчонками, начальником по тылу и начальником по строевой подготовке, которые дружили с Михаилом. Слава богу, что рядом были подруги — Клава запомнила, как утешала ее Аня Матох: «Клава, уже не плачь, не вернешь». Наверное, слова Ани врезались в память еще потому, что и Ани через несколько дней не стало.
Впереди был город Яблонец — армии поставили задачу взять его, но немцы не собирались сдаваться без боя, воевали здесь и после 9 мая. Именно здесь, в Чехословакии, шли даже после 9 мая самые жестокие бои. В ночь с 25 на 26 апреля полк занял оборону в деревне Явор. Их подняли по тревоге ночью. В комнате, которую снайперам отвели при штабе полка на втором этаже дома, они спали одетые, сняли только гимнастерки. Через минуту они уже были у окон на первом этаже. Оказалось, что немцы прорвались рядом с ними на соседнем участке, который защищала штрафная рота, и часть оказалась в окружении. Какие-то солдаты залегли в окопах, снайперы выставили винтовки в окна и вскоре уже стреляли по пробегавшим очень близко немцам. Дальше произошло очень страшное: метрах в пятидесяти от дома показалась немецкая самоходка и Логинова, стоявшая у окна с Таней Маркеловой, увидела, как дуло медленно поворачивается в их сторону.
«Сейчас стреляет, нам конец», — успела подумать Клава. Из самоходки высунулся немец, и Клава и Таня обе по нему выстрелили. Как он упал, они не видели, потому что самоходка выстрелила по ним.
Потом они узнали, что снаряд попал в стену. Их отшвырнуло взрывной волной, комната заполнилась пылью, вокруг сыпались кирпичи. Они не могли прийти в себя и почти ничего не слышали. Куда бежать, им показали прибежавшие в дом — за ними — знакомые ребята-разведчики. «Снайпера, мы окружены!» — крикнули они и потащили Клаву и Таню за руки из полуобрушенного дома. «А где Аня Матох?» — спохватилась Клава. «Вон, гляди!» — показала Таня. Тело Ани сидело у стенки, рядом лежала оторванная голова.
Клава и Таня побежали за разведчиками, из кустов по ним стреляли. «Прыгайте!» — крикнули солдаты: впереди был высокий забор. Как перепрыгнули, Клава не помнила — потом пыталась представить себе и не могла.
За этим забором они заняли оборону, и вскоре подошедшая другая часть их разблокировала. Разведчики их спасли, была уверена Клава. И, встретив их через несколько дней, подбежала и поблагодарила: «Ой, спасибо вам, ребята!»
Через несколько дней, когда 1-й Украинский фронт занял Яблонец, Клава возвращалась в Явор, в тот дом: искала Аню и свои вещи, которые так и остались на втором этаже, где ночевали девушки. Аниного тела в доме не было, и не удалось узнать, кто похоронил ее. Из своих вещей Клава нашла только фотографию сестры Тани, на которой отпечаталась подошва сапога. Жаль было вещмешок — в нем было все Клавино фронтовое имущество, все фотографии и письма от родных. Фотографии остались лишь те, которые Клава присылала с войны сестрам и матери, и еще фотография Михаила, которую Клава носила в кармане на груди
[466].
«Все было на войне. И смертью нелепой погибла Нина Толченицына, а я осталась жива», — записала через много лет после войны Анна Соколова. Как и другим, ей было очень обидно за товарищей, погибших в последние дни войны, и мучила вина за то, что не тебя забрала смерть. Около Моравской Остравы полк переходил Одер по понтонному мосту, и немцы стреляли с другого берега. «Вода ледяная, холод, скользко, течение очень быстрое», — вспоминала Соколова. В этой неразберихе Нина, когда ее легко ранило, упала с моста и утонула. Какой глупой была ее смерть! Река здесь была совсем мелкая, «по щиколотку». Погубило Нину то, что они совершенно вымотались после пешего марша — «день и ночь с полной выкладкой»
[467]. Сколько они видели уже смертей, но умершие в последние дни войны запоминались навсегда.
«Снайпер! Снайпер!» — кричал молоденький солдат, которого все звали Коленька. Он умирал от полученного 8 мая тяжелого ранения в живот и хотел, чтобы Тая Киселева, помогавшая в госпитале в качестве санитарки, посидела с ним. Тая садилась и держала его за руку. «Ты ему только воды не давай!» — предупреждал ее, проходя по коридору, врач — как будто еще была надежда. По лицу у Таи то и дело текли слезы, было так жалко этого юного солдатика, умиравшего теперь, когда со дня на день кончится война. «Коленька, держись!» — а что еще она могла ему сказать?
В госпитале Тае нравилось, она подумывала, когда вернется, пойти учиться на врача. Она делала простые перевязки и помогала на операциях, пару раз даже упала в обморок, надышавшись наркоза: его давали раненым очень примитивным способом — попросту лили на рубашку, положив ее пациенту на лицо. «Кого мне дали в помощь!» — негодовал тогда хирург.
Немцы здесь, у границы Чехословакии, сопротивлялись как проклятые, и раненых в эти последние дни войны и даже после победы прибывало очень много. Среди них оказался офицер, который за Таей ухаживал, — заместитель комбата Ильницкий. «Свела судьба», — сказала ей одна из медсестер. Мстислав Ильницкий был старше Таисии на десять лет, образованный, из хорошей ленинградской семьи, обходительный и вежливый. По натуре — совершенно не солдафон, пользовался уважением солдат. Девчонки, видя, как он галантно дарит Тае после боя цветочек, завидовали и шипели ей, что она подметки его не стоит. Но она поняла, что любит его, только когда увидела тяжело раненным в госпитале. Так обидно было, когда в те дни умирали раненые: они ведь пережили войну, война кончилась!
Ильницкий тоже звал в бреду снайпера, и пришедший посмотреть на него командир полка велел Тае идти сидеть с ним: «Он тебя зовет, иди!» Она села у кровати, и раненый «мертвой хваткой» вцепился в ее руку и ни за что не хотел выпускать. Как считала Тая, Ильницкого выходила она. В госпитале, вместе, они встретили победу
[468].
В начале мая 1945 года «ночные ведьмы» летали с аэродрома севернее Берлина — точнее, просто с зеленого поля около городка Брунн. Летать было «почти некуда» — противник везде капитулировал. Бомбить посылали только группировку в районе порта Свинемюнде, откуда «немецкие войска спешно удирали пароходами через Балтийское море». Знакомясь с «районом боевых действий», они вылетали в дневное время «по треугольнику», стараясь, конечно, отклониться от маршрута в сторону Берлина — увидеть «логово фашистского зверя», как называли этот город в газетах. Их глазам открывался «огромный серый полуразрушенный город. Он весь дымится, кое-где догорают пожары. Небо почти сплошь затянуто дымом, и солнце светит слабым желтоватым светом…»
[469]Неужели кончается война?
