Трех сортов мяса у Клавы в Яблонце, конечно, не было, но какое-то мясо и муку разведчики притащили. Лепили девчонки и говорили, как запомнила Клава, все о том, как домой поедут, к мамам. Очень хорошую свадьбу сыграли: танцевали, веселились, привели гармониста. У Клавы немного отлегло от сердца: скоро она будет с мамой и расскажет обо всем, что пережила на войне.
14 августа на станции Бобырка Львовской области всех девчонок с Урала погрузили в товарный вагон с сеном и соломой и медленно тронулись в сторону дома. С собой у Клавы был запас продуктов и вещи — все это выдали, когда провожали девушек из части: два отреза ткани — шелковый и белый штапельный, два платья — синее из плотной материи и летнее крепдешиновое, брюки из красивой ткани, похожей на плащовку, и черные туфельки на высоком каблуке. Когда Клава через несколько лет выходила замуж, брюки очень пригодились: сделали из них верх для одеяла. Продуктов дали как следует — 4 кг сахара, 4 кг муки, еще крупу и концентрат, все вместе весило 12 килограммов. Свое богатство Клава везла в чемодане и в рюкзаке. Ехали две недели, хотя останавливали поезд мало. По дороге на остановках девчонки сходили с поезда, и становилось их меньше и меньше. Много вышло в Москве. Ехали весело: хорошо кормили в пути, гармонисты играли на гармошках, пели фронтовые песни. На станциях люди встречали с цветами, с подарками, с песнями. Приносили детей. Искали среди солдат своих. Поздравляли, обнимали, смеялись и плакали
[477].
Тасе Пегешовой не повезло. Она влюбилась в молодого офицера своего полка, который после нескольких свиданий начал ее избегать — надоела, серьезных намерений у него не было. Для Таси, девчонки из деревенской семьи, потерять девичью честь и быть брошенной было бедой и позором.
Она пошла к замполиту и все рассказала. Замполит вызвал обманувшего Тасю офицера, который, все выслушав, спокойно заявил: «Я ничего ей не обещал. Что касается наших отношений, то она сама этого захотела». Вот и все — передернул, но что тут возразишь? И что замполит мог для Таси сделать? Слава богу, не забеременела.
«И правда, ничего не обещают они!» — думала Аня, утешая плачущую Тасю. Она тоже нашла в Чехословакии свою любовь, и, пусть пока все складывалось по-другому, она и переживала, и сомневалась. Что там, в будущем?
Под Яблонцем незадолго до конца войны она снова встретила того капитана, который когда-то в траншее назвал их с Тасей посторонними и ругал их, а потом приглашал Аню с Розой Шалаевой на чай и дразнил Аню «москвичкой». Он очень Ане нравился. Сколько могла, она все же упиралась. Когда Анатолий спрашивал: «Ты девочка?» — делала вид, что не понимает, и отвечала: «Нет, я мальчик». И все же сдалась. После победы Анатолий забрал ее к себе в часть, и до демобилизации она была там писарем. Многие ее подруги из взвода тоже были уже кто где — с фронтовыми мужьями, из которых потом многие, но отнюдь не все стали им мужьями в мирной жизни.
В Москву Аня с Анатолием поехали вместе — демобилизовали, и, когда собирали состав на московское направление, Анатолий сказал, что нечего ей ехать домой в Семанщину — успеет. Прямо с войны он привез Аню в комнату в Марьиной Роще, где жили его родители, где он вырос
[478].
«Часто задумываюсь, как мы, военные девушки, будем возвращаться с войны? Как нас будут встречать? Неужели с подозрением, несмотря на то что мы рисковали жизнью и многие из нас погибли в боях за Родину?» — писала, волнуясь о будущем, Роза Шанина. Аня про это тоже, конечно, думала, но такой реакции от родителей своего жениха не ожидала.
Отец Анатолия встретил ее враждебно и прямо при ней убеждал сына: «Столько сейчас девок свободных, богатых, а ты что привез?» Мать молчала, но было видно, что она тоже не пришла в восторг при виде Ани. «Это моя жена», — ответил Анатолий, и снова пошли возражения, что жить ему негде, никуда не пристроен, а привез вот эту женщину — в шинели, в сапогах, ее же еще и одеть во что-то надо. Как будто не привезла Аня с собой и отрезы, которые выдали при демобилизации, и продукты! Анатолий в ответ сказал фразу, которую Аня помнила всю жизнь: «Это — чистое небо». И больше разговоров не было.
Про трагедию девушек, вернувшихся с войны и встреченных соседями или даже собственными семьями так, как будто они были на фронте проститутками, написала Светлана Алексиевич
[479], и прибавить к этому нечего. Такой поворот предугадала Саша Екимова, которая в 1944 году записала в дневнике Розы рассказ о трех девушках.
«Милая Розка, в ночь на 30 ноября 1944 г. мне приснился такой сон. Шел июнь 1947 г. Был прекрасный солнечный день. Столица Советского Союза Москва жила прежней шумной жизнью. Прошло два года со дня окончания суровой войны. Участники боев вернулись в родные края… Как изменились эти люди за два года мирной жизни! Сегодня особенно шумно на улицах Москвы — воскресный день. По улице им. Горького шли две девушки… Заметно было, что они куда-то спешат. Дойдя до белого дома, они остановились у подъезда. Через несколько минут из подъезда вышла третья девушка. На ее устах сияла улыбка. Не прошло несколько секунд, как эта тройка продолжила свое шествие дальше… Навстречу им шла пара. Глаза девушек мигом устремились на эту пару. Стройный молодой человек в военной форме был элегантно одет. На руках у него в легком покрывальце был завернут ребенок. Рядом с ним шла стройная девушка — брюнетка. Они о чем-то весело болтали… Молодой человек устремил свой взор на трех девушек. Глаза их скрестились. Мигом у каждого перед глазами пролетела вся фронтовая жизнь. Их дружба — снайперов и катюшников.
Поравнявшись, они не остановились. Лишь кивнули головами в знак приветствия. Два года мирной жизни резко изменили этих людей… А когда-то они были большими друзьями… Видимо, молодой человек счел низким для себя признать себя другом перед лицом своей спутницы. Три девушки продолжили свой путь, но молча. Если бы вы внимательно посмотрели им в лицо, без всякого труда бы заметили, что одна из них особенно угрюма…»
[480]
Послевоенную жизнь из «боевой тройки» увидела только Каля. После того как был взят Кенигсберг, ее дивизию повезли воевать с Японией. Ехали в вагонах — сначала, может, две недели, до Москвы. Красивый оживленный город поразил контрастом с мертвым разрушенным Кенигсбергом. Пока стоял поезд, она успела забежать к тетке с дядей, и дядя-генерал провожал ее на вокзал. На командира Кали дядя произвел большое впечатление: подруги знали, что есть такой дядя, а офицерам скромная Каля не хвасталась. «Я не знал, что у тебя дядя генерал, я бы за тобой ухаживал», — сказал командир. И снова — недели в пути. На станциях устраивали концерты самодеятельности, которые организовывала и вела снайпер Зоя Михайлова — ее давно уже прозвали артисткой. Снайперские винтовки были при них, начищенные, по-прежнему хранимые как зеница ока. Но на Дальнем Востоке они из них не стреляли — поработали телефонистками, а скоро война кончилась и их демобилизовали.
