Няня Василиса. Матушка Лукерья Ивановна! извольте гневаться по-русски!
Лукерья. Да исчезнешь ли ты от нас, старая колдунья!
Фекла. Не убивственно ли это, миленькая сестрица? Не видать здесь ни одного человеческого лица, кроме русского, не слышать человеческого голоса, кроме русского?.. Ах! я бы истерзалась, я бы умерла с тоски, если б не утешал меня Жако, наш попугай, которого одного во всем доме слушаю я с удовольствием. Милый папенька! как чисто говорит он мне всякий раз: vous etes une sotte
[7]. А няня Василиса тут как тут, так что и ему слова по-французски сказать я не могу.
Ах, если бы ты чувствовала всю мою печаль! – Ah! Ma chere amie!
[8]
Няня Василиса. Матушка Фекла Ивановна, извольте печалиться по-русски, – ну, право, батюшка гневаться будет.
Фекла. Надоела, няня Василиса!
Няня Василиса. Ах, мои золотые! ах, мои жемчужные! злодейка ли я? У меня у самой, на вас глядя, сердце надорвалось; да как же быть? – воля барская! вить вы знаете, каково прогневить батюшку! Да неужели, мои красавицы, по-французски говорить слаще? Кабы не боялась барина, так послушала бы вас, чтой-то за наречье?
Фекла. Ты не поверишь, няня Василиса, как на нем все чувствительно, ловко и умно говорится!
Няня Василиса. Кабы да не страх обуял, право бы послушала, как им говорят.
Фекла. Ну да вить ты слышала, как говорит наш попугай Жако?
Няня Василиса. Ох, вы, мои затейницы! А уж как он, окаянный, речисто выговаривает – только я ничего-то не понимаю.
Фекла. Вообрази ж, миленькая няня, что мы в Москве когда съезжаемся, то говорим точно, как Жако!
Няня Василиса. Такое дело, мои красавицы! Ученье свет, а неученье тьма. Да вот погодите, дождетесь своей вольки, как выйдете замуж.
Лукерья. За кого? за здешних женихов? сохрани Бог! мы уж их с дюжину отбоярили добрым порядком; да и с Хопровым и с Таниным, которых теперь нам батюшка прочит, не лучше поступим. Куда он забавен, если думает, что здесь кто-нибудь может быть на наш вкус!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Велькаров, Фекла, Лукерья и няня Василиса,
которая вскоре уходит.
Велькаров (за театр). Скажи: милости-де прошу, дорогие соседушки! Ну что, няня Василиса, не выступили ли дочери из моего приказания?
Няня Василиса. Нет, государь! (Отводя его.) Только, батюшка мой, не погневись на рабу свою и прикажи слово вымолвить.
Велькаров. Говори, говори, что такое? (Видя, что дочери хотят уйти.) Постойте.
Лукерья. Ах!
Фекла (тихо). Неlаs!
[9]
Велькаров (няне). Ну, что ты хотела сказать?
Няня Василиса. Не умори ты, государь, барышень-то; вить Господь знает, может быть, их натура не терпит русского языка, – хоть уж не вдруг их приневоливай!
Велькаров. Не бойся, будут живы! поди и продолжай только наблюдать мое приказание.
Няня Василиса. То-то, мой отец, видишь, они такие великатные, я помню, чего стоило, как их и от груди отнимали! (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Велькаров, Лукерья и Фекла.
Велькаров. А вы, сударыни, будьте готовы принять ласково и вежливо двух гостей, Хопрова и Танина, которые через час сюда будут. Вы уж их видели несколько раз; они люди достойные, рассудительные, степенные и притом богаты; словом, это весьма выгодное для вас замужество… Да покиньте хоть на час свое кривлянье, жеманство, мяуканье в разговорах, кусанье и облизывание губ, полусонные глазки, журавлиные шейки – одним словом, всю эту дурь, – и походите хоть немножко на людей!
Лукерья. Я, право, не знаю, сударь, на каких людей хочется вам, чтоб мы походили? С тех пор как тетушка стала нас вывозить, мы сами служим образцом!
Фекла. Кажется, мадам Григри, которая была у тетушки нашею гувернанткою, ничего не упустила для нашего воспитания.
Лукерья. Уж коли тетушка об нас не пеклась, сударь!.. Она выписала мадам Григри прямо из Парижа.
Фекла. Мадам Григри сама признавалась, что ее родные дочери не лучше нашего воспитаны.
Лукерья. А они, сударь, на Лионском театре первые певицы, и весь партер ими не нахвалится.
Фекла. Кажется, мадам Григри всему нас научила.
Лукерья. Мы, кажется, знаем все, что мадам Григри сама знает.
Велькаров (Лукерье). Мое терпенье…
Фекла. Воля ваша, да я готова сейчас на суд, хоть в самый Париж!
Велькаров (Фекле). Знаешь ли ты…
Лукерья. Да сколько раз, сестрица, в магазинах принимали нас за природных француженок!
Велькаров (Лукерье). Добьюсь ли я?..
Фекла. А помнишь ли ты этого пригожего эмигранта, с которым встретились мы в лавке у Дюшеньши, он и верить не хотел, чтоб мы были русские!
Велькаров (Фекле). Позволишь ли ты?..
Лукерья. Да вить до какой глупости, что уверял клятвою, будто видел нас в Париже, в Пале-Ройяль, и неотменно хотел проводить до дому.
Велькаров (Лукерье). Будет ли конец?..
Фекла. Стало, благодаря мадам Григри, наши манеры и наше воспитание не так-то дурны, как…
Велькаров (схватя их обеих за руки). Молчать! молчать! молчать! тысячу раз молчать!.. Вот воспитание, что отцу не дадут слова вымолвить! Чем более я вас слушаю, тем более сожалею, что вверил вас любезной моей сестрице. Стыдно, сударыни, стыдно!.. Девушки, вы уж давно невесты, а еще ни голова ваша, ни сердце не запасено ничем, что бы могло сделать счастие честного человека. Все ваше остроумие в том, чтоб перецыганивать и пересмеивать людей, часто почтеннее себя; вся ваша ловкость, чтоб не уважать ни летами, ни достоинствами человека и делать грубости тем, кто вас старее. В чем ваше знание? Как одеться или, лучше сказать, как раздеться, и над которой бровью пома-нернее развесить волосы. Какие ваши дарования? Несколько песенок из модных опер, несколько рисунков учителевой работы и неутомимость прыгать и кружиться на балах! А самое-то главное ваше достоинство то, что вы болтаете по-французски? Да только уж что болтаете, того не приведи Бог рассудительному человеку ни на каком языке слышать!
Фекла. В городе, сударь, нас иначе чувствуют; и когда мы ни говорим, то всякий раз около нас кружок собирается.
