Сиен идет дальше.
Она останавливается у Кривого Щита, одного из многочисленных кластеров зданий, в которых живут сотни юниоров-орогенов. Ее соседки по комнате отсутствуют и не видят, как она уносит несколько необходимых вещей, прижимая их к груди, чему она болезненно рада. Они и так скоро узнают о ее новом назначении из слухов. Затем она снова идет вперед, в конце концов достигая Точеного Выступа. Эта башня – одно из старейших зданий комплекса Эпицентра, низкая и широкая, построенная из тяжелых блоков белого мрамора, с простыми углами, нетипичными для более цветистой, изысканной архитектуры Юменеса. Большие двустворчатые двери открываются в обширный элегантный вестибюль, чьи стены и пол украшены резными картинами из истории Санзе. Она сдерживает шаг и идет неторопливо, раскланиваясь со старшими, узнает она их или нет – в конце концов, она хочет получить работу Шпат, – и поднимается по широкой лестнице постепенно, то и дело останавливаясь, чтобы оценить изящное расположение пятен света и тени, отбрасываемых узкими окошками. Она не понимает на самом деле, что такого особенного в этих пятнах, но все говорят, что это потрясающий шедевр, так что надо делать вид, что она это ценит.
На самой верхней площадке, где застилающий ее полностью плюшевый ковер расписан «елочкой» солнечного света, она останавливается, чтобы перевести дыхание и насладиться действительно ценным: тишиной. Одиночеством. В коридоре никого, даже юниоров низкого ранга, которые здесь для уборки или по поручениям. Она слышала разговоры, а теперь знает, что это правда – у десятиколечников есть целый собственный этаж.
Вот она, настоящая награда за превосходство – уединение. Она на миг закрывает глаза в мучительной тоске. Затем Сиен идет по коридору, пока не подходит к единственной двери, перед которой лежит циновка.
В этот момент она все же медлит. Она ничего не знает об этом человеке. Он достиг высочайшего ранга, который есть в их ордене, что означает, что больше никому нет дела до того, что он делает, пока он творит все свои выкрутасы не на глазах у всех. Это человек, который не имел никакой власти бо́льшую часть своей жизни и лишь недавно получил самостоятельность и привилегии, возвышающие его над остальными. Никто не понизит его в ранге за такие пустяки, как извращение или оскорбление. Если его жертва – другой ороген.
К чему эти мысли? У нее нет выбора. Сиен вздыхает и стучит в дверь.
И поскольку она ожидает не личности, а испытания, которое надо вынести, она действительно удивлена, когда раздраженный голос изнутри резко спрашивает:
– Что там?
Она все еще не знает, как ответить, когда слышит внутри шаги по камню – резкие, даже по звуку раздраженные – и дверь распахивается. Мужчина, стоящий на пороге и зло смотрящий на нее, одет в мятый балахон, волосы с одной стороны прилипли к лицу, на щеке отпечаталась хаотичная карта складок. Он моложе, чем она ожидала. Не молод – почти вдвое старше ее, как минимум сорока лет. Но она бы подумала… ладно. Она встречала так много шести- и семиколечников за шестьдесят и семьдесят лет, что ожидала, что десятиколечник будет совсем старцем. И более спокойным, величавым, более сдержанным. Каким-то таким. А этот даже не носит колец, хотя она видит слабые бледные полоски на его пальцах, пока он сердито жестикулирует.
– Что надо ради пульса Земли?
Когда Сиен молчит, просто глядя на него во все глаза, он переходит на другой язык – такого она никогда не слышала, но он смутно напоминает говор Побережья и явно злой. Затем он проводит пятерней по волосам, и Сиен чуть ли не смеется. У него плотные волосы с тугими кудряшками, из тех, которые надо определенным образом стричь, чтобы выглядеть стильно, а так он только еще сильнее их лохматит.
– Я же говорил Шпат. – Он возвращается к совершенно беглому санзийскому, явно пытаясь взять себя в руки. – И всем этим занудным, въедливым курицам из совета старших отстать от меня! Я только что с объезда, за последний год у меня было всего два часа, когда я мог побыть сам с собой, а не с конем или чужаком, и если ты приперлась передать мне очередной приказ, я тебя на месте заморожу!
Она совершенно уверена, что это только фигура речи. Такую фигуру речи она использовать не должна – орогены Эпицентра не шутят насчет определенных вещей. Это одно из неписаных правил… но, возможно, десятиколечнику закон не писан.
– Не то чтобы приказ, – с трудом выдавливает она, и его лицо кривится.
– Тогда вообще ничего не желаю слышать. Ржавей отсюда.
И он начинает закрывать дверь у нее перед носом.
Поначалу она не может поверить. Что же за… Правда? Унижение на унижении. И так плохо получить такое в самом начале, но нахвататься оскорблений в процессе?
Она всовывает ногу в дверь прежде, чем он успевает ее захлопнуть, подается вперед и говорит:
– Я Сиенит.
По его теперь уже бешеному взгляду она понимает, что это для него ничего не значит. Он набирает в грудь воздуха, чтобы заорать, она понятия не имеет, что именно, но она не желает этого слышать, и прежде чем он успевает что-то сказать, она рявкает:
– Я здесь, чтобы трахнуться с тобой, гори Земля огнем! Этого достаточно, чтобы потревожить твой покой?
Часть ее в ужасе от собственной лексики и собственного гнева. Другая часть довольна, поскольку он затыкается.
Он впускает ее.
Теперь она ощущает неловкость.
Она сидит за маленьким столиком в его номере – номере, целом номере с обставленными мебелью комнатами в личном распоряжении! – и смотрит, как он суетится. Он садится на одну из кушеток в комнате – скорее на краешек. На дальний краешек, замечает она, словно боится сидеть слишком близко к ней.
– Не думал, что это начнется так скоро, – говорит он, глядя на свои руки со сплетенными пальцами. – То есть мне всегда говорили, что очень надо, но сейчас… я не думал…
Он вздыхает.
– Значит, для вас это не в первый раз, – говорит Сиенит. Он заслужил право на отказ только с десятым кольцом.
– Нет-нет, но… – Он глубоко вздыхает. – Я не всегда знал.
– Чего?
Он кривится.
– С первыми несколькими женщинами… Я думал, я им нравился.
– Вы… – И тут до нее доходит. Конечно, отказаться можно всегда, даже Шпат никогда не говорила напрямую: «Ты должна в течение года родить ребенка от этого человека». Однако этот недостаток откровенности даже как-то облегчает. Она никогда не видела смысла в том, чтобы считать ситуацию не такой, какая она есть. Но она понимает, что для него это не игра.
Он смотрит на нее, и выражение его лица становится болезненным.
– Да. Я понимаю.
Она качает головой.
– Я вижу. – Это не имеет значения. Это не касается его интеллекта. Она встает и расстегивает пояс формы.
