Но это не имеет значения. Ты не идешь на север. И все равно, занимает ли это твои мысли – то, что случилось, – ты знаешь, что не надо на этом зацикливаться. У тебя в голове и так полно дурных воспоминаний.
Так что ты со своими спутниками продолжаешь идти сквозь серые дни и красноватые ночи, и тебя заботит только то, чтобы фляги были полны, а запасы провизии пополнялись, чтобы сменить ботинки, когда они начинают просить каши. Пока все это просто, поскольку люди все еще надеются, что это будет короткая Зима – год без лета, возможно, два или три. Так проходят большинство Зим, и уцелевшие общины с охотой торгуют в такое время, наживаясь на плохом планировании других, и к концу Зимы становятся богатыми. Но ты знаешь, что эта Зима будет намного, намного длиннее, чем прикидывают иные – но это не мешает тебе извлекать выгоду из их ошибок.
То и дело по дороге ты останавливаешься возле разных общин, некоторые из них обширные и обнесены высокими гранитными стенами, некоторые защищены всего лишь проволочной оградой, острыми кольями и плохо вооруженными Опорами. С ценами начинаются непонятки. Одна община требует наличных, и ты отдаешь почти все, что у тебя есть, за спальник для Хоа. В следующем наличных не берут вообще, но принимают полезные инструменты, и ты отдаешь один из молотков Джиджи для огранки камня, который лежит на дне твоего рюкзака. За него ты получаешь двухнедельный запас долгого хлеба и три банки сладкой ореховой пасты.
Ты распределяешь припасы между вами троими, поскольку это важно. Предание камня полно наставлений против утаивания припасов внутри группы – а сейчас вы группа, признаете вы это или нет. Хоа выполняет свою обязанность, держа ночную вахту – он мало спит. (Или ест. Но через некоторое время ты стараешься этого не замечать, как и не вспоминать, как он превратил киркхушу в камень.) Тонки не любит подходить к общинам, хотя в новой одежде и с запахом не хуже обычного запаха тела она может сойти за очередную лишенную дома женщину, а не неприкаянную. Так что это достается тебе. И все же Тонки помогает чем может. Когда твои ботинки износились до дыр, а в общине, в которую ты обратилась, ничего не захотели брать взамен, Тонки, к твоему удивлению, достала компас. Компасы бесценны, когда небо затянуто облаками, а в пеплопаде ничего не видно. За такое десять пар обуви могли бы дать. Но женщина из общины, с которой ты ведешь торг, знает, что ты в беспомощном положении, и потому ты получаешь лишь две пары обуви – одну для тебя, вторую для Хоа, поскольку его ботинки уже стали изнашиваться. Тонки, у которой запасная пара ботинок болтается, привязанная к рюкзаку, отмахивается, когда ты потом начинаешь сетовать.
– Есть и другие способы найти путь, – говорит она и так смотрит на тебя, что тебе становится не по себе.
Ты не думаешь, что она знает, что ты рогга. Но по ней вообще ничего не скажешь.
Миля уходит за милей. Дорога часто разветвляется, поскольку в этой части срединных земель много общин и потому что здесь имперский тракт пересекается с общинными дорогами и коровьими тропами, пересекает реки и старые железные пути, которые использовались для транспортировки чего-то какими-то древними мертвыми цивилизациями. Именно из-за таких пересечений имперский тракт так и проложен, потому что дороги – кровь Древней Санзе, и так было всегда. К несчастью, в результате легко заблудиться, если ты не знаешь, где находишься, или если у тебя нет компаса, карты или указателя «детоубийцам – сюда».
Мальчик – твое спасение. Тебе хочется верить, что он каким-то образом может чувствовать Нэссун, поскольку иногда он лучше компаса – безошибочно указывает направление, в котором вам надо идти каждый раз, как вы оказываетесь на перекрестке. Бо́льшую часть времени вы идете по имперскому тракту – конкретно этот Юменес – Кеттекер, хотя Кеттекер где-то в Антарктике, и ты молишься, чтобы вам не пришлось идти так далеко. В каком-то месте Хоа уводит вас на общинную дорогу, срезая участок имперского тракта, и, вероятно, экономит вам много времени, особенно если Джиджа не сходил с тракта. (Но здесь вышла проблема, поскольку община, которая построила короткую дорогу, защищается хорошо вооруженными Опорами, которые предупредительно стреляют в вас из арбалетов, как только видят. Они не открывают ворота для торговли. Ты спиной чувствуешь их взгляды долгое время после того, как вы проходите мимо них.) Однако, когда дорога отклоняется к югу, Хоа не так уже уверен. Когда ты спрашиваешь, он отвечает, что знает направление, в котором идет Нэссун, но не может определить конкретную дорогу, по которой идут они с Джиджей. Он может лишь указать наиболее вероятный путь.
Через несколько недель у него начинаются проблемы даже с этим. Ты стоишь вместе с Хоа на одном перекрестке целых пять минут, и он кусает губу, пока ты в конце концов не спрашиваешь его, в чем дело.
– Сейчас таких, как ты, много в одном месте, – смущенно говорит он, и ты быстро меняешь тему, поскольку если Тонки не знает, кто ты, то после этого разговора будет знать.
Но… много таких, как ты. Людей? Нет, это бессмысленно. Рогги? Вместе? Еще более бессмысленно. Эпицентр погиб вместе с Юменесом. Есть малые Эпицентры в Арктике – далеко на севере, теперь за непроходимой центральной широтой континента – и Антарктике. Но туда много месяцев пути. Любые орогены на дороге теперь такие же люди, как и она, они скрывают свою сущность и пытаются выжить, как и прочие. Нет смысла им сбиваться в группу – это лишь повысит шансы быть обнаруженными.
На перекрестке Хоа выбирает дорогу, но по его хмурому лицу ты понимаешь, что это лишь догадка.
– Это близко, – говорит он тебе наконец вечером, когда ты ешь долгий хлеб с ореховой пастой, пытаясь не мечтать о чем-нибудь получше. Тебе начинает хотеться свежих овощей, но очень скоро они будут дефицитом, если уже не стали, так что лучше и не мечтать. Тонки где-то рядом, вероятно, бреется. В последние дни у нее закончилось какое-то биоместское снадобье, которое она держит в рюкзаке и пытается пить тайком от тебя, хотя тебе все равно, и теперь ей приходится каждые несколько дней сбривать щетину. Это делает ее раздражительной.
– Там полно орогенов, – продолжает Хоа. – Ничего за ними не вижу. Они как… как маленькие огни. Каждого отдельно легко видеть, как Нэссун, но когда они вместе, это очень яркий свет, и она либо очень близко к ним, либо ушла за них. Сейчас я не могу… – кажется, он ищет слова. Для каких-то вещей слов нет. – Я не могу, ну…
– Сэссить? – предлагаешь ты.
Он хмурится.
– Нет. Я не это делаю.
Ты решаешь не спрашивать, что он делает.
– Я не могу… не могу знать больше ничего. Яркий свет не дает сфокусироваться на одном маленьком огоньке.
– Сколько… – ты пропускаешь слово на случай, если вдруг вернется Тонки, – сколько их?
– Не могу сказать. Больше одного. Меньше деревни. Но еще больше идут туда.
Это беспокоит тебя. Не могут же все они гнаться за похищенными дочерьми и мужьями-убийцами.
– Почему? Откуда они знают, куда идти?
– Не знаю.
