— Как что? — растерялся совенок.
— Чего ты хочешь, дружок?
— Мы четверо — одна стая. Мы вместе летели, вместе сражались и спаслись, поддерживая друг друга. Понимаете, мы — стая. Мы своими глазами видели, какая страшная опасность нависла над всем совиным миром, над каждой совой. Мы хотим сражаться с этим злом. Хотим стать доблестными рыцарями вашего братства… — И тут он заметил, как Эзилриб, подавив зевок, вытащил откуда-то сушеную гусеницу и принялся неаппетитно чавкать. — Мы… мы уверены, что знаем то, чего никто не знает. Мы многое можем! — Я нисколько в этом не сомневаюсь, — кивнул Борон. — У каждой совы есть какой-нибудь особый дар и, пройдя курс обучения, вы откроете его в себе. После соответствующей подготовки вы сможете стать членами одного из наших клювов, а если окажетесь способными и прилежными, то перейдете на более высокий уровень и приобретете особые навыки.
Король коротко объяснил, почему они не смогут стать членами одного клюва.
— Было бы неразумно учить всех одному и тому же. Если вы приобретете разные навыки, то ваша стая от этого станет только сильнее. Но обучение требует времени.
Сорен, не оглядываясь, почувствовал, как Сумрак недовольно завозился за его спиной. А еще он заметил, как старый Эзилриб, несмотря на свою зевоту и неаппетитное жевание, пристально наблюдает за ним.
Внимательный взгляд старика заставил совенка оцепенеть. Он казался себе беспомощной мышкой, на которую нацелилась парящая в небе птица. Никогда в жизни он не видел такого острого, пронзительного взгляда, и это при том, что остальные члены Совиного парламента даже не замечали странного поведения старого Эзилриба. Со стороны казалось, что старик крайне недоволен тем, что приходится слушать пустые речи глупого совенка.
— Обучение займет немало времени, — продолжал Борон, — так что вы успеете хорошенько подумать. Вам придется набраться терпения — боюсь, пока вам его очень недостает. Но самое главное, это преданность и самоотверженность. Благородство сов, которых вы видите перед собой, не было дано им с рождения, но одной храбрости тоже недостаточно. Благородство — не только в блеске боевых когтей, не только в отчаянном полете по тлеющему следу лесного пожара, чтобы стать благородным, мало превратить слабость в силу, восстановить разрушенное, низвергнуть спесивых и лишить власти тех, кто попирает беззащитных.
Слушая речь Борона, Сорен невольно позабыл свои страхи. Его желудок совсем успокоился.
— Благородство — это твердость сердца и мудрость желудка, способного противостоять искушению пустых мечтаний, а также восприимчивость разума, которая позволяет нам сострадать чужой боли, как сделал один из вас, тот кто вчера всю ночь просидел возле несчастной малышки из семьи воробьиных сычиков, потерявшей свое дерево, гнездо, родителей и яйцо. Вот из всего этого состоит настоящее благородство, которое каждую ночь поднимает стражей Га'Хуула в ночное небо, — Борон помолчал и посмотрел на совят. — Помните, что я сказал вам, когда вы прибыли сюда? Одно путешествие закончено, но началось другое. Завтра ночью вы начнете свое обучение.
ГЛАВА Х
Сумрак на распутье
Рассвет крадет ночь, а ночь — это время, когда совы пробуждаются и поднимаются в небо. День, что следует за рассветом, годится лишь для сна и подготовки к следующей ночи. Но иногда дни тянутся бесконечно. Несколько долгих часов отделяли четверку совят от долгожданной ночи, когда должно было начаться их обучение.
Возможно, всему виной была слабая боль в желудке или едва заметное покалывание в сердце, но посреди тихого дня, когда все в дупле крепко спали, Сорен вдруг проснулся от чувства какой-то непонятной тревоги. Ему чего-то недоставало, но вот чего? Это не было похоже на леденящий ужас, который пробирается в кишки и заставляет сову опускать крылья. Нет, чувство было совсем другое, но явно нехорошее.
Сорен моргнул, открыл глаза, и в молочном дневном свете, проникавшем в дупло сквозь отверстие в стволе, разглядел двух спящих совят.
Сумрака не было!
Сорен снова моргнул. Может быть, ему показалось? Взмах крылом — и вот он уже сидит на краю дупла.
Ветви Великого Древа Га'Хуула пронзительно чернели на фоне тусклого зимнего неба. Тени тоже были четкие и резкие. Одна из них, самая большая, приютившаяся между изогнутых ветвей, напоминала упавшую с неба тяжелую тучу. Это был Сумрак. Сорен немедленно вспорхнул к нему на ветку.
— Что ты тут делаешь, Сумрак? — негромко спросил он.
— Думаю.
Это был хороший признак. Вообще-то Сумрак был птицей действия и повиновался инстинкту. При этом его никак нельзя было назвать дураком. Просто он действовал импульсивно и редко предавался размышлениям.
— Думаю о том. чтобы улететь отсюда, — прибавил Сумрак тусклым, равнодушным голосом.
— Улететь? — ошарашенно переспросил Сорен. — Но мы же стая, Сумрак!
— Никакая мы не стая, Сорен. Вчера Борон и Барран это ясно дали нам понять.
— Неправда, они не говорили, что мы не стая!
— Они имели это в виду. Разве они не сказали, что нас вряд ли зачислят в один клюв? Заявили, что это-де не в обычаях Га'Хуула. Иными словами, они хотят разлучить нас.
— Но ведь это касается только клювов! Они просто хотят, чтобы каждый из нас выучился чему-нибудь особенному. Это никак не помешает нам оставаться стаей. Стая — это ведь не просто сидеть рядышком на одном насесте или летать вес время вместе!
Сумрак моргнул.
— Но тогда что же это?
Сорен задумался. Это было трудно объяснить. Честно говоря, он и сам точно не знал, что такое стая. Зато он чувствовал желудком, что они четверо должны быть вместе.
— Мы — стая, что бы ни говорили и ни думали об этом все остальные. Мы ощущаем это кишками. Это нельзя отменить, нельзя подделать. Мы — стая, ты чувствуешь это точно так же, как и я, да и остальные тоже.
Сумрак опустил веки, так что глаза его превратились в узкие золотистые щелки.
«Сейчас он вспомнит о своей суровой школе сиротства. Клянусь хвостом!» — подумал Сорен.
Но он ошибся.
— В глазах всего света я — птица невысокого полета, потому что не получил должного воспитания. — В голосе Сумрака не было и тени обычного самодовольства, даже перья его как-то обмякли, так что совенок стал казаться меньше ростом. — У меня не было ни Первой церемонии, ни церемонии Первого насекомого, ни торжества Мяса со шкуркой. На свете полным-полно всего, о чем я и понятия не имею!
Сорен просто ушам своим не верил. Впервые в жизни Сумрак признался в том, что чего-то не знает!
— И все-таки мне многое чего ведомо. Я знаю свет, знаю тень и то, что между ними. Я знаю, как бьется жизнь в глотке у рыси, и куда нанести удар, чтобы сердце дикой кошки перестало качать кровь. Знаю горы и пустыни, знаю множество существ, которые летают, и тех, что не летают, зато ползают, крадутся или прыгают. Я знаю все на свете лапы, все клыки и все яды, от которых застывают когти и коченеют крылья. Меня не обманет ложный горизонт, что бывает в разгар летнего зноя, когда воздух густеет от влаги, и даже старые мудрые совы теряют голову и падают на землю. И я знаю все это не потому, что вырос в дупле, устланном материнским пухом, но вопреки этому! Я живу один с того момента, как вылупился из яйца. Я умею быть один. Уто тоже талант, понимаешь. И я смогу снова выдержать одиночество.
