Разумеется, доктор в своем уме и не предлагает ввести подобные ограничения в структуру повседневной практики гражданина РФ, тем более что это и невозможно… Просто это два экстремума: с одной стороны – полная доступность, полная свобода в осуществлении своих сексуальных желаний, а с другой – абсолютное ограничение. В одном случае – «Божественная комедия», а в другом – «муси-пуси» и «джага-джага». Мы не можем не отдавать себе в этом отчета.
И мы не можем не признать, что в отсутствие внутренних ограничений (интроецированных, разумеется, субъектом из внешней социальной среды) человек уплощается. Оговорюсь: интроекция – это когда мы неосознанно перенимаем из внешнего мира некие установки, и они становятся нашими, то есть мы внешнее и чуждое неосознанно делаем своим. А молодому поколению интроецировать было нечего, да и не у кого, потому как авторитеты отсутствовали, те же, что появились, как раз «джагу-джагу» и пропагандировали.
С одной стороны, я как психотерапевт прекрасно понимаю, насколько трагичными могут быть подобные внутренние ограничения. Особенно если они превращаются в болезненные психологические «комплексы», в неадекватные предрассудки и болезненные «принципы». Более того, я с ними борюсь регулярно – в каждом отдельном случае, если они есть и когда это необходимо. Но, с другой стороны, я не могу не признать и того очевидного факта, что отсутствие этих ограничений (а зачастую не столько отсутствие, сколько их неструктурированность) приводит к некому выхолащиванию или недоиспользованию фактических возможностей, потенциала человека.
В круге четвертом:
Я и мое дело
Работа, успех, деньги – как эти вещи связаны друг с другом, да и связаны ли вообще? Если верить социологическим опросам, проведенным в России в последние годы, то нет – не связаны, причем никак. Большинство наших сограждан искренне убеждены в том, что успех – это то, чего можно добиться только «по блату», благодаря «связям», деньги – это результат не труда, а «близости к власти», работа же… – «работа не волк, в лес не убежит».
И, к большому сожалению, есть в этом «общественном мнении» если уж не строгая объективность, то, по крайней мере, своя сермяжная правда. Мы прошли сложный период «первичного накопления капитала», связанный с несправедливостью и беззаконием, государственные институты России, регулирующие ее экономику и распределение финансовых средств, оставляют пока желать лучшего, наконец, работа в стране, живущей, по преимуществу, на природную ренту, не может быть в почете.
Но есть и другая сторона вопроса – наша с вами жизнь. Можно, конечно, сказать себе, что, мол, никаких связей у меня нет, государство у нас несправедливое, а работать даром – даром работать, и расслабиться, мол, пусть все идет, как идет. Но что тогда это будет за жизнь?.. В конце концов, успех, работа и деньги нужны человеку не просто сами по себе, это не какие-то абстракции, а важная часть жизни – и с точки зрения ее качества, и с точки зрения самоуважения, нашего с вами человеческого достоинства.
В общем, что-то мы должны со всем этим делать… Что именно? Об этом и пойдет речь в этой главе.
Разумеется, я говорю о ситуации, о тенденции, а не о конкретных людях. Все-таки большое значение имеют личностные особенности человека, его потенциал. При прочих равных один пишет «Божественную комедию», другой – спивается. Это абсолютно понятно. Кроме того, немаловажную роль в формировании личности человека играет родительская семья, система отношений в ней. Наконец, условия жизни: один в масле катался, другого в военное училище отдали, третий по друзьям мыкался, от родителей-алкоголиков прятался. Так что нет одного лица у поколения, у него столько лиц, сколько людей. Но тренд… Тренд имеет место быть. В 30-х один был, в 70-х – другой, в 80-х и 90-х – «один из» множества.
И что-то неуловимое, необъяснимое отличает нас друг от друга. Вроде тем же языком пользуемся, но вот друг друга не понимаем. В общем, понимаем, конечно, но…
Мы – это то, что мы делаем
В СССР существовала уголовная статья «за тунеядство». Сейчас это не то что кажется странным, диким, а просто непонятно, как вообще может быть, что людей как-то наказывают за то, что они безработные? Сейчас какие представления? Хочешь – работай, не хочешь – не работай. Но сразу возникает вопрос: «На что живешь?» В СССР все жили на то, что им давало государство. Государство обеспечивало нас «необходимым» и следило за тем, чтобы это «необходимое» было в наличии, а поэтому – работать, работать и работать, товарищи! Но сейчас такой задачи государство перед собой не ставит. Какие есть в бюджете деньги, такие оно на социальную сферу и направляет. Мало денег – мало направляет, больше стало – направили больше. А хватает или не хватает – это не слишком его заботит. Кому не нравится – сами зарабатывайте!
И если раньше работа была обязательным атрибутом жизни, то теперь она стала способом выживания. Право на жизнь нам выдали, а уж как мы с ней обойдемся – это никого не интересует. И хотя нам иногда кажется, что настоящий труд был только тогда, в советские времена, – соцсоревнования, трудовые почины и пятилетки за три года, – в действительности отношение к труду как к способу выживания для огромного количества людей именно сейчас стало определяющим . Наказание за тунеядство – это, конечно, для современного россиянина нонсенс, но потерять работу для многих теперь смерти подобно – так это ощущается, воспринимается. «Уволят? Сократят? А что я буду делать?.. Как жить?!»
Так что первое существенное изменение – это изменение в ощущении работы. Раньше она была обязательной, а теперь нет – она совсем не обязательна. Только от этого стало еще тревожнее… Появился ужас безработицы и страшные мысли о том, что придется работать бог знает кем и как. Нет прежнего чувства определенности, стабильности, гарантированности – потому и тревожно. На кону, по ощущению, ни много ни мало – вопрос выживания.
Второе изменение в отношении к работе – это то, что мы стали искать в ней смысл. Не все, конечно, но многие начали думать о работе как о средстве самореализации . Кажется, что так и в СССР было, но это не совсем так, раньше у нас был «высший смысл», который перекрывал все остальные. Верили мы в «светлое будущее», обещанное коммунистической партией, или не верили, у нашей жизни – каждого советского гражданина – был смысл: почему мы живем, зачем мы живем, для чего и ради чего. Он был неосознанным, на подсознательным уровне – это эффект коллективного бессознательного, так сказать: «все верят, а поэтому и я верю». Но этот «смысл» подвергся серьезному испытанию, когда мы попытались его осмыслить. И экзамена он не выдержал, а когда совсем выветрился, случился, так сказать, массовый экзистенциальный кризис (читай – кризис утраты смыслов) и СССР развалился.
А ведь на самом деле, не так много в жизни вещей, которые могут иметь для нас какой-то действительный «смысл» – любимые люди, Бог (кто в Него верит) и – она, работа, то, что мы делаем.
Но тут возникла проблема: чтобы твой труд ощущался тобой как «священная корова», он должен быть востребован. Почти невозможно верить в значимость и ценность своего труда, если общество и конкретные люди к нему равнодушны. А мы уважение к чужому труду то ли утеряли, то ли и вовсе не имели – неизвестно, но факт остается фактом: уважать за труд не умеем, ценить чужой труд – не ценим.
