Нет ничего удивительного в том, что многие странствующие проститутки заканчивали свой путь на виселице. Часто они не видели ничего другого, кроме улицы, — например, если следовали по материнским стопам. Постоянное пополнение рядов этих несчастных обеспечивали также продажное правосудие и бездушие общества, которое запрещало множеству молодых женщин заниматься пристойными ремеслами.
Честь музыкантов и фокусников
Часто, хоть и не всегда, к представительницам этого цеха примыкали также жены и дочери бродячих музыкантов. Уже Хильдеберту I из династии Меровингов приходится в 554 году принимать меры против женщин, странствующих вместе с музыкантами. Они находятся вне общества, свободны и ничем не связаны — но вместе с тем презираемы всеми и всюду. Не исключено, что при этом им завидуют, поскольку их жизнь и поведение не ограничены жесткими рамками. Эти женщины могут не обращать внимания на порицание церкви, а когда поют и играют на музыкальных инструментах, они выставляют себя на всеобщее обозрение.
По средневековой Европе странствуют не только чисто мужские или смешанные группы музыкантов. На свой страх и риск, в одиночку или сбившись в труппу, бродят по дорогам и женщины — певицы, танцовщицы, музыкантши, облаченные в яркие, возбуждающие чувственность наряды. Они предлагают то, чего от них ждут глаза и уши зрителей, они искусительницы. На них любят смотреть, они незаменимы, и в то же время их избегают и презирают. Эти женщины странствуют, не зная родины. Сегодня они купаются в роскоши, а завтра не имеют ничего, кроме куска хлеба. Они лишены последнего утешения церкви. Для общества они — служанки дьявола, и даже покаяние в конце жизни не может примирить их с окружающими.
В XIII веке монах и проповедник Бертольд Регенсбургский с яростью обрушивается на странствующих музыкантов, скрипачей, барабанщиков: он отказывает им в вечном блаженстве и, ничтоже сумняшеся, отсылает этих людей к их товарищу — дьяволу, мятежному ангелу, отступившему от Царствия Небесного, — поскольку странствующий люд проводит жизнь во грехе и позоре, нимало не стыдясь этого. И говорят музыканты такое, что сам дьявол постеснялся бы сказать. В душах и сердцах этих бесправных людей нет места человеческому достоинству — они попали в настоящий порочный круг, ибо за презрение, которое швыряют им в лицо, они расплачиваются коварством и ненавистью к обществу, получающему удовольствие от их искусства, но отказывающему им в чести.
Странствующие музыканты образуют собственное общество со своими уставом и иерархией. Самое низшее место в этой иерархии занимают попрошайки, вверху оказываются музыканты и фокусники, спаянные в одно профессиональное товарищество. О них рассказывает старая книга — Liber Vagatorum («Книга бродяг»). Она повествует о занятных приключениях странствующих вагантов, которые «в большинстве своем родом с горы госпожи Венеры и знают толк в ужасном черном искусстве», и заслуживает прочтения уже тем, что описывает любопытные детали жизни странствующих артистов, насквозь лживых личностей, вовсю наживающихся на пресловутом, порой фантастическом милосердии Средневековья. Одни выдают себя за ограбленных купцов, разорившихся дворян, больных эпилепсией или еще какими-либо недугами, другие околпачивают порядочных граждан с помощью шулерства или фокусов. Женщины, чтобы вызвать сострадание, притворяются беременными или роженицами.
Бродячий люд воспринимается в Германии как настоящий бич Божий, особенно перед Тридцатилетней войной и после нее. Банды, насчитывающие временами сотни человек, нападают на целые деревни и грабят купцов, везущих свои товары. Тогда же внутри бродяжьего ремесла формируются различные узкие специальности, требующие особого мастерства, — домушники, взломщики, карманники, шулеры и тому подобное.
Одна группа постоянно стремится превзойти другую, возникает прямо-таки состязание талантов, появляется понятие «честь разбойника». Бандит кичится своей честью, но это вовсе не означает, что воровство становится благородным занятием. Речь идет о том, что честь не позволяет вору предать своего товарища по ремеслу.
Все средства и попытки положить конец ремеслу странствующих актеров оказались бессильны или действовали лишь временно. Предписания оставались неэффективными, их исполнения нельзя было добиться, ибо количество бродяг оказалось слишком велико. Если верить свидетельствам того времени или документам официальных органов, то почти все трактиры и постоялые дворы были сущими притонами, не сулившими ничего хорошего доверчивому путешественнику.
Театр, карнавал и танец
С. 225. Изображение шестой заповеди: «Не прелюбодействуй» (фрагмент). Данциг, XV в.
С. 226. Хоровод желания (фрагмент). Иллюстрация к «Роману о Розе». Фландрия, ок. 1490 г.
Фарс и мистерия
В глазах церковной верхушки театр греховен, как и многие другие средства выражения естественных чувств человека, его стремления к радости и наслаждению. По мнению духовных лиц, пьесы лишены целомудрия, равно как и все театральное действо, включая жесты и движения актеров, и «представление зачастую есть не что иное, как перенесенный на сцену акт проституции», — так было заявлено официально. Театр, считают священники, отчуждает людей от церковной морали. Изначальное противодействие церквников театру не удивительно. Оно, в частности, было протестом против безнравственности убогих останков некогда блестящего актерского искусства Античности. Несмотря на это, фарсы и озорные сценки публика смотрит охотно: как-никак своими грубыми, ловкими и комичными выступлениями актеры вносят разнообразие в скучную повседневную жизнь, регулируемую церковным календарем.
А между тем в ответ на привлекательность фарса церковь и сама создает новый вид театрального представления — мистерию. Духовные спектакли, которые в Средние века пользовались большой популярностью, происходят напрямую от церковных обрядов. Вдохновленная католической литургией, мистерия на своем языке реализует начальную духовную ступень драматической постановки. Из преобразования литургии в диалог возникает сценическое представление, частично даже с нелатинскими текстами, опирающимися на Евангелие. Позднее, по мере того, как сцены усложняются, следует решающий шаг к секуляризации, и театр, эта самая мирская, обращенная ко всем чувствам форма искусства, вскоре снова становится тем, чем была изначально, — средством увеселения народа. Религиозные материи превращаются в мирские, религиозное действо теряет свою функцию, верх одерживают чистое удовольствие от зрелища и радость грубого комизма. В благочестивую сцену поначалу просачиваются комические ноты, а в итоге побеждает эротический элемент.
Самое излюбленное средство эротизации религиозного материала — введение образа Марии Магдалины, которую изображают не после ее раскаяния и обращения, а в ее грешные дни. Пример пикантной сцены — монолог Марии Магдалины, обращенный к торговцу благовониями и притираниями: «Торговец, дай мне краску, чтоб нарумянила мои щеки, чтобы молодые мужчины возжелали любви… Любите, добродетельные мужчины, предавайтесь радостям любви! Любовь сделает вас смелыми и покажет в лучшем свете. Взгляните на меня, молодые люди, разве я вам не нравлюсь?»
