Сопротивление «Молоту ведьм»
Пособием для пыточных дел мастеров и палачей становится составленный в 1487 году Генрихом Инсисторисом и Якобом Шпренгером трактат «Молот ведьм». Он служит как духовным, так и мирским судьям в качестве руководства, санкционирующего исполнение любой садистской прихоти. Шабаш ведьм, любовная связь с дьяволом и добрая тысяча других приписываемых ведьмам злодеяний детально разбираются здесь и возносятся до статуса неопровержимой истины.
«Молот ведьм», порождение самых безумных представлений, основывается — в полном соответствии с ожиданиями — на презрительном отношении церкови к женщине. Инсисторис и Шпренгер провозглашают: «Разве женщина что-либо иное, как враг дружбы, неизбежное наказание, необходимое зло, естественное искушение, вожделенное несчастье, домашняя опасность, приятная поруха, изъян природы, подмалеванный красивой краской? Если отпустить ее является грехом и приходится оставить ее при себе, то по необходимости надо ожидать муку. Ведь отпуская ее, мы начинаем прелюбодеять, а оставляя ее, имеем ежедневные столкновения с нею… Женщины рассуждают и иначе понимают духовное, чем мужчины… Ведь женщина более алчет плотских наслаждений, чем мужчина, что видно из всей той плотской скверны, которой женщины предаются. Уже при сотворении первой женщины эти ее недостатки были указаны тем, что она была взята из кривого ребра, а именно — из грудного ребра, которое как бы отклоняется от мужчины»
[73].
Далее эта книга, а после нее и многие другие, во всех подробностях описывают, как совершаются сексуальные сношения с дьяволом. Неудивительно, что обвиненные в колдовстве женщины, желая покончить с пытками, описывают акт точно так, как ожидали судьи и палачи, ибо источник в конце концов у всех под рукой. Все это — копание в грязи, отвратительная порнография, лишь слегка прикрытая религией. Для нас сейчас непостижимо, что не только знаменитейшие богословы, но и крупнейшие ученые, знатоки права и даже художники — такие, как Альбрехт Дюрер и Ганс Бальдунг Грин
[74], — клянутся на «Молоте ведьм» как на Евангелии. Такие личности, как Лютер, Меланхтон
[75] или Парацельс, также заражаются идеями одной из пагубнейших книг, когда-либо написанных людьми, и считают преследование и сожжение ведьм богоугодным делом.
Конец процессам над ведьмами положили отнюдь не реформаторы церкви. Будь на то их воля, костры горели бы и по сей день. Сопротивление, стойкое и длительное, шло со стороны католиков, начавшись в ордене иезуитов: Адам Таннер, Пауль Лайман и Фридрих фон Шпее бесстрашно борются с дьявольским безумием. Бальтазар Беккер и Христиан Томазиус наносят ему решающий удар.
Однако потребовался еще век эпохи Просвещения, чтобы устранить прочно укоренившиеся предрассудки. В 1775 году в Кемптене идет процесс над Анной Марией Швегелин, последней немецкой ведьмой. Ей задают около трех сотен вопросов, которые почти без исключения касаются ее сексуальных отношений с дьяволом. И семь лет спустя в швейцарском кантоне Гларус снова тащат на эшафот ведьму, Анну Гельдин. Сомнительно, чтобы на этом и впрямь рассеялось безумие народного суеверия, но впредь ему хотя бы препятствуют государственные и церковные власти.
Венера в Ватикане
С. 291. Миниатюра из религиозного трактата (фрагмент). Средневековье прошло под знаком креста и розг. Этот инструмент монастырской дисциплины вселяет страх и… похоть.
С. 292. Госпожа Венера и влюбленный (ок. 1485). Фрагмент раскрашенной ксилографии Каспера Регенсбергского.
Наместники Христа на земле
Возникает вопрос: а не напрасно ли Рим сделали центром христианского мира, ведь именно этот город считался средоточием разврата на закате империи? Может, это недобрый знак? Ведь христианское Средневековье ничуть не усовершенствовало мораль. Дворцы по-прежнему содрогаются от гула необузданного наслаждения, словно завтра никогда не наступит.
Еще в раннем Средневековье Аммиан Марцеллин
[76] пишет: «Когда я думаю о блеске столицы, меня не удивляет благоговение перед епископами. Римский епископ может рассчитывать на то, что к нему потекут богатые дары из рук первых дам, что он сможет разъезжать по улицам в великолепных каретах и нарядных одеждах, и роскошь императорского стола не сравнится с расточительными и лакомыми трапезами высших римских священников».
Поначалу всякий епископ называет себя «папой», отцом христиан, но со временем это обозначение стало исключительным титулом епископа Рима. Пять столетий длится борьба, затем папство все-таки добивается господства — правда, ценой разделения христианского мира на римскую и грекокатолическую церкви.
Папы полагают себя наследниками Римской империи — интернациональность становится основой церковной силы и величия. Папа простирает свою всемогущую длань поверх границ церковного государства и принуждает к преклонению перед собой даже императоров и королей.
Слуга слуг (servus servorum) — так в смирении называют себя первые папы. Однако это обозначение — лицемерная завеса для алчных и властолюбивых планов, ибо во времена расколотых или ведущих междоусобную борьбу мирских властей легко превратиться из слуги в заносчивого, жестокого тирана. История папства переживает подъемы и спады. Папу видят по большей части блистающим на вершине власти, однако время от времени случается так, что он вынужден капитулировать перед мирскими правителями. И нередко папский двор тонет в трясине беспутства.
Каковы времена, таков и папа. До конца Тридцатилетней войны на римском престоле успело смениться двести сорок пять пап, среди них было двадцать четыре антипапы и — согласно легенде, которую долго принимали за историческую правду, — одна «папесса». Девятнадцать покидают Рим, тридцать пять занимают резиденции за границей. Восемь пап находятся на службе не больше месяца, сорок — в течение одного года, и только десять больше двадцати лет.
Тридцать один объявляются узурпаторами и еретиками, а шестьдесят четыре «легитимных» папы умирают насильственной смертью — восемнадцать отравлены, четверо задушены, тринадцать погублены как-то иначе, остальные изувечены, удавлены и тому подобное. Об Иоанне XIV рассказывают, что его уморили голодом; Григория VIII заперли в железную клетку; Целестину V вбили гвозди в виски.
