Софи двинулась вдоль Ватерлоо-стрит, по Виктория-сквер, мимо того места, где была Центральная библиотека, — теперь ее нет, мимо паба «Лоза» — тоже больше нет, пока не выбралась на Сентенэри-сквер, к зализанному исполину нового библиотечного здания. Всего сто ярдов до квартиры Иэна, но Софи продолжала идти — мимо Центра международных съездов на Бриндли-плейс, там постояла пару минут на мосту над каналом, глядя на поток покупателей, текший по бывшей бурлацкой тропе. Время обеда, люди выбирали, где бы поесть. Софи держала в руке телефон, руку — в кармане джинсов и раздумывала в который раз, не позвонить ли Иэну, и тут — словно знак — ощутила, что ее постукивают по плечу, обернулась и увидела двоих, кого не ожидала увидеть совсем, она их тут же узнала, но не разговаривала с ними с тех пор, как расстались они с Иэном. То были Грета, давняя горничная миссис Коулмен, и ее муж Лукас.
Увешанные магазинными сумками, одетые слишком тепло для такой летней погоды. Собирались в «Пиццу Экспресс» обедать. Позвали Софи с собой.
За обедом выбирали всякие необременительные темы — погода, ресторанный бизнес, новые магазины в центре города — и избегали говорить о причине (точнее, о человеке), благодаря которому они познакомились. Но когда трапеза завершилась и принесли кофе, Софи спросила, нет ли новостей об Иэне или миссис Коулмен. Вопрос, похоже, породил некоторое смущение.
— Честно говоря, — отозвался Лукас, — Хелену в деревне видно иногда, но мы сейчас не в тех отношениях. А Иэн…
— По-моему, его последнее время не видать, — сказала Грета. — Возможно, пару месяцев.
— Почему, как вы думаете? — спросила Софи. Ей показалось, что тут может быть какая-то конкретная причина.
Лукас ответил:
— В этом году кое-что произошло. Очень гадкое… Очень огорчительное для всех участников.
— Мы имели к этому отношение, — заговорила его жена. — Более того, мы были тому причиной. Из-за чего, надо сказать, я себя чувствую ужасно. Думаю, между Иэном и его матерью произошел разрыв, и мы, по сути, послужили поводом.
— Не надо так, — сказал Лукас. — Не вини себя. Не вини нас. Мы не виноваты. Жертвой оказалась ты, как сама помнишь.
Оба умолкли. Софи видела, что тема эта трудная, но любопытство в ней разыгралось неукротимое.
— Если не хотите рассказывать… — неискренне подала она голос.
— Нет-нет, что вы, — сказала Грета, — вам бы и впрямь надо знать про все это. В смысле, я не уверена, как у вас сейчас с Иэном, но… думаю, вам бы хотелось обо всем этом знать.
Софи кивнула и взглядом предложила Грете поделиться. Мгновение-другое — и та заговорила:
— Короче… вы, конечно же, помните деревенскую лавочку?
— Конечно.
— Ну вот, это случилось в лавочке в феврале. Суббота, обеденное время, день стоял, помню, холодный, и покупателей было немного — но в том магазине, сами знаете, людно вообще не бывает. Короче, неважно. Началось все вот как. В магазине нас находилось четверо. Двое за кассами и двое покупателей. Я — покупатель. Вторым же был мужчина лет двадцати пяти или тридцати. Думаю, он из паба пришел, мы все видели, что он выпил и пытался взять еще алкоголя — пива в банках. Я же просто покупала какие-то мелочи, зубную пасту, мочалки для мытья посуды, такое вот. Но, вынуждена признаться, вела я себя по-хамски и занималась тем, чего обычно не делаю, — расплачиваясь на кассе, разговаривала по телефону. Скажу честно, меня раздражает, когда другие так себя ведут, но звонила моя сестра, и я очень обрадовалась, потому что от нее давно не было никаких вестей, и я, по правде говоря, немножко волновалась. Ну и вот, пока я платила и выходила из магазина, все время мы разговаривали с ней. На нашем языке, само собой… Тем временем тот другой мужчина, молодой человек, был у другой кассы, и, похоже, у них там возникли какие-то трудности с оплатой. Он попытался рассчитаться карточкой, а машинка его карточку не приняла. Они с кассиршей повздорили. Наличных у него при себе не оказалось, только эта карточка, и пришлось в итоге смириться, что пива он купить не сможет. Но ему это не понравилось. Он выхватил карточку из считывателя и жахнул им по стойке, а затем, собравшись уходить, увидел меня. Или, вернее, услышал, скажем так. Заметил, как я выхожу из магазина, разговаривая с сестрой по телефону на другом языке, и мы встретились взглядами. Мне не понравилось, как он на меня посмотрел, и я отвела взгляд, но поздно. Вышла из магазина и увидела, что ко мне идет миссис Коулмен, приближается к магазину снаружи, но мы не успели поздороваться — тот человек закричал на меня. Он кричал: «Хорош, на хрен, трепаться по телефону», и как раз когда мы оба вышли за дверь, он схватил меня за руку и сказал: «Ты с кем говоришь?» и «На каком языке ты говоришь?» Я закричала: «Отпустите меня!» — но он все повторял: «На каком, на хрен, языке ты разговариваешь?» и следом: «Мы в этой стране говорим по-английски» — и назвал меня польской сучкой. Я ничего не сказала и поправлять его не собиралась, я уже привыкла, что меня считают полькой, просто не буду обращать внимания, думала, но он не остановился — вырвал у меня телефон, забрал, швырнул на землю и принялся его топтать.
Пока Грета описывала это происшествие, глаза у нее намокли, голос задрожал.
— Он все твердил «польская то» и «польская сё» — повторять слова, которые он говорил, я не могу — и сказал мне: «Нам незачем больше вас, публика, терпеть» (не «публика», а другое слово он произнес), а следом плюнул в меня. По-настоящему плюнул. К счастью, не в лицо, но…
Уже заметно трясясь, она прикрыла лицо ладонью. Лукас обнял ее. Софи потянулась через стол, взяла Грету за руку.
Некоторое время казалось, что Грета не сможет завершить рассказ. И потому продолжил Лукас:
— Ее это происшествие очень расстроило. Прямо-таки потрясло. Впервые — в смысле, с референдума — мы почувствовали, оба, легкую перемену в том, как люди — некоторые — стали с нами разговаривать, смотреть на нас, заслышав нашу речь, даже когда мы говорим по-английски, но что-то вот такое случилось впервые, такое враждебное или насильственное. В конце концов мы решили, что надо сходить в полицию и заявить о случившемся. Тот парень сел в машину и уехал, и мы не знали ни его номеров, ни чего другого, но подумали, что найти его будет довольно просто. А еще мы подумали, что полезно было бы привлечь свидетеля, и решили заглянуть к миссис Коулмен, поскольку она все видела. Мы отправились к ней на следующее утро, в воскресенье, и, когда подъехали, увидели машину Иэна рядом с домом.
— Честно говоря, я очень обрадовалась, — сказала Грета — она более-менее взяла себя в руки, — потому что с Иэном разговаривать всегда было чуточку проще — надеюсь, ничего, что я так говорю, — он немножко… приветливее, чем сама миссис Коулмен. В смысле, я на нее несколько лет проработала, провела в ее доме много времени и за все это время ни разу толком…
— Понимаю, о чем вы, — сказала Софи.
Грета благодарно улыбнулась и продолжила:
— Так вот, дверь открыл Иэн. Очень обрадовался нам, встретил тепло и по-доброму. Они с матерью как раз пили чай в кухне. С нами была наша детка, дочка Юстина, и мы решили, что, хоть она и очень послушная, не надо создавать хозяевам неудобства, Лукас забрал Юстину в гостиную и там с ней играл, пока я разговаривала с Иэном и его мамой. Иэн пригласил меня сесть и предложил чашку чаю, но я сказала, что не стоит хлопотать, я ненадолго. Села за кухонный стол между ними, но успела рассказать мало что, как миссис Коулмен принялась убирать всякое чайное со стола и складывать в мойку. Не то чтобы она не слушала, нет. Скорее, она уже поняла, что́ я собираюсь сказать, и хотела подготовить ответ. Я вкратце выложила Иэну, что случилось, — на самом деле они с мамой это уже обсудили, и он очень по-доброму откликнулся, очень сочувственно, — а затем я сказала, что мы собираемся сходить в полицию, и не могла бы миссис Коулмен выступить свидетелем и просто подтвердить, что все так и было… Хелена стояла у мойки, руки в воде, смотрела в кухонное окно. Иэн сказал ей: «Запросто, правда, мам? В смысле, ты же все видела…» Она сперва помолчала, а потом ответила: «Да, видела…» Мы ждали, что она скажет дальше. Довольно долго ждали.
