Внутри все было вроде довольно чисто и опрятно, как обычно. Бенджамин платил уборщице, чтобы приходила раз в неделю по четвергам, поскольку не верил, что отец станет следить за домом. На сушке в кухне одна тарелка, один нож, одна вилка, пивной стакан и сковородка. Со смерти жены Колин не брался ни за какие блюда сложнее тех, что готовятся на сковороде. Жарил помидоры и ел с тостом и яичницей; ну, может, еще грибы, если был в ударе. Разнообразие в питании отца возникало, когда готовил Бенджамин — или когда он вывозил Колина куда-нибудь поужинать. Сегодня отец во всяком случае хорошенько поест печеного на обед.
На Колине был свитер с узорами, какие нравились знаменитым гольфистам и дневным телеведущим в 1980-е. Когда, в очередной раз посетив уборную, он спустился на первый этаж, при нем был пластиковый пакет с несколькими неловко завернутыми подарками — единственная во всем доме уступка Рождеству, какую Бенджамин заметил.
— Я думал, ты собирался купить елку, — сказал он.
— Я и купил. Она во дворе.
Бенджамин выглянул в кухонное окно и увидел елку, прислоненную к стене садового сарая, все еще запеленатую в пластиковую сетку.
— Выброшенные деньги, а?
— Завтра поставлю.
— Завтра поздно. А игрушки? Мама всегда что-то на елку вешала.
— Ой, неохота мне было доставать их с чердака. Может, на следующий год, когда буду пободрее. Собираешься и дальше меня критиковать или мы все же поедем?
Бенджамин глянул на часы. Всего десять минут двенадцатого. Чтобы добраться до Лоис, у них бездна времени.
— Где твоя ночевочная сумка?
— Я передумал. Можешь привезти меня после ужина обратно. Не хочу оставаться у твоей сестры, слишком хлопотно это, как ни кинь.
Бенджамин вздохнул. Перемены планов раздражали его — по эгоистическим причинам.
— Тогда мне придется с тобой тут остаться.
— Зачем?
— Нельзя же тебе быть одному в рождественскую ночь.
— Почему это? В любую другую ночь я же один. Занимайся своими делами, за меня не волнуйся. Обузой я точно быть не хочу.
Унимать неоднократно выраженный отцом страх, что он станет «обузой», оказалось одной из немногих настоящих обуз общения с ним. Но Бенджамин уже успел понять, что спорами ничего не добьешься. Взял пакет с подарками и повел Колина к машине.
* * *
Лоис с Кристофером, Софи, Бенджамин и Колин сидели в бумажных коронах за обеденным столом, перед ними на тарелках башнями высились индейка и овощи. Настроение граничило с похоронным.
— Мы это ради папы, — с нажимом говорила Лоис брату в кухне.
— Ему не надо. Вся эта затея — пустая трата времени.
— Вот спасибо-то. Очень по делу. Лучше б я тогда дома осталась.
— А это не твой дом разве? Последнее время мало кому это понятно.
Ели почти в полном молчании. Бенджамин пытался прочитать вслух шутки, написанные на хлопушках, но они показались затасканными, не искрометнее случайных цитат из какого-нибудь угрюмого фильма Ингмара Бергмана. Улыбалась одна Софи, но, как выяснилось, не шуткам, а полученному текстовому сообщению.
— От кого это? — спросила Лоис, как способна спросить лишь мать.
— От Иэна, — ответила Софи. — Просто желает мне счастливого Рождества.
— И где же он сам его проводит?
— С матерью.
— Новый парень, — пояснил Кристофер своему тестю, произнеся эти слова громко и медленно, ошибочно полагая, что Колин глохнет.
— Здо́рово, — произнес Колин. — Пора бы уже. Вам обоим не помешали бы внуки.
Софи отхлебнула вина и сказала:
— Бежишь впереди паровоза, а, дед? Он пока даже не мой парень. Всего два свидания было.
— Ну кому-то же надо продолжать род, — напирал Колин. — Остальные не очень-то преуспели в этом деле.
— Уймись, пап… — встрял Бенджамин.
— Нас за столом пятеро. И это всё? На большее вы, ребятки, не способны? Мы с вашей матерью родили троих. Я думал, к этому времени в мире будет чуть побольше Тракаллеев.
Молчание, последовавшее за этим выплеском, оказалось самым неловким и глубоким, чем все предыдущие. Семья за столом знала то, чего не ведал Колин, — у Бенджамина уже была дочь, жившая в Калифорнии, но он с ней не общался.
— Уверена, Пол скоро найдет себе кого-нибудь в Токио, — сказала Лоис. — Наверное, приедет тебя навестить через несколько лет с целой армией миленьких детишек, наполовину японцев.
Колин скривился и накинулся на брюссельскую капусту.
После обеда пошли прогуляться — все, кроме Колина. Он рухнул на диван с «Радио таймс» и заныл, что нечего смотреть по телевизору.
— А я тебе вот это зачем купил, как ты думаешь? — спросил Бенджамин, помахивая подарком отцу. Это был диск с рождественскими выпусками Моркама и Уайза
[19].
— Не хочу я смотреть старье.
— Ага, ты и новье не любишь. — Бенджамин присел перед телевизором и воткнул диск. Пока возился, его посетило яркое воспоминание: Рождество 1977 года, тридцать три года назад, когда они всей семьей сели смотреть последнее представление этого комического дуэта на Би-би-си. Деды тоже присутствовали, и Бенджамин, смеясь вместе со всеми, запомнил это невероятное ощущение единства, ощущение, что целый народ оказался ненадолго, мимолетно объединен божественным действом смеха. — Двадцать семь миллионов человек это смотрели, между прочим, — напомнил он отцу.
— Потому что у нас было всего три канала. — Лоис вошла в комнату и встала у Бенджамина за спиной. — И ничем больше не займешься. Ты готов? Эдак мы выйдем, когда уже стемнеет.
Выбрались вчетвером, двинулись спокойными задворками, которые сегодня казались чуть менее обыденными благодаря рождественским украшениям там и сям да огонькам. Вскоре Бенджамин уже отстал, привычно погрузившись в свои мысли. Софи заметила это и помедлила, чтобы он смог их догнать.
— Все в порядке? — спросила она.
— Да, все хорошо. — Он улыбнулся и коротко приобнял ее, неуклюже потрепал по спине. — Спасибо за подарок, кстати. Очень трогательно.
— Он тебе не нравится, правда же?
Софи подарила Бенджамину экземпляр «Фаллопии», купленный на встрече Соана с двумя именитыми писателями. Экземпляр был с автографом: «Бенджамину — всего наилучшего, Лайонел Хэмпшир».
— Ну, рецензии на эту книгу были несколько… неоднозначные, — сказал Бенджамин. — Но прочитать мне хочется. Он сам каков, лично?
