— Вечно он затягивает. Вечно выбивается из графика. Нарочно залезает на мое время, подонок мерзкий.
На грифельной доске возле двери мелом был написан распорядок сегодняшних развлечений. Следующее представление, которое начиналось в одиннадцать тридцать, называлось «Доктор Сорвиголова». Сейчас было одиннадцать тридцать три.
— Дайте-ка угадаю. — Бенджамин показал на имя на доске. — Не вы ли это?
— Еще как, блин, — сказал Доктор. — А этому гаденышу уже пять минут как пора вон со сцены.
Услыхав их голоса, Барон Умник обернулся, приметил своего соперника, и лицо у него потемнело до гримасы. Бенджамин учуял, что положение может стать неприятным, и решил, что участвовать в этом не хочет. Уже собравшись уходить, глянул напоследок на харизматичного потешника и зачарованный круг ребятишек, и тут случилось нечто странное. На этот раз, когда Барон перехватил взгляд Бенджамина, на лице у клоуна что-то проявилось — что-то подобное узнаванию. Он едва не сделал шаг вперед, прочь из круга, прочь из роли, и не поприветствовал Бенджамина как старого друга. Но, прежде чем что-нибудь подобное смогло случиться, вмешался Доктор — ринулся к сцене, попутно костеря своего соперника во всю глотку за то, что тот не завершил представление в согласованное время. Между клоунами разразилась злая ссора — дети наблюдали за ней со смесью веселья и оторопи, и никто не понимал, это все еще спектакль или уже нет. Бенджамин решил, что ему совершенно точно пора убраться, и, не задумываясь более ни на миг о странной перемене в лице Барона, зашагал к ресторану.
— Где ты был? — спросил Филип.
— Я же не опоздал, верно?
— Мы договорились в одиннадцать.
— Правда?
Они встречались здесь ежемесячно уже год или около того — с тех пор как Бенджамин перебрался на мельницу. Это место они выбрали просто потому, что оно располагалось на полпути между их домами, но было в этом и приятное совпадение (которое заметил Филип): «Вудлендз» исполнилось почти точно столько лет, сколько их с Бенджамином дружбе. Они познакомились в школе «Кинг-Уильямс», элитном учебном заведении, располагавшемся почти в центре Бирмингема; у школы имелась традиция взращивать в своих стенах выпускников, которые, по словам школьного гимна, «славят ее на весь белый свет». Ни Бенджамин, ни Филип, следует отметить, пока этот наказ не выполнили. Тогда как некоторые их современники сделались промышленными магнатами (в том числе ненавистный спортивный чемпион Роналд Калпеппер, ныне, судя по всему, владелец алмазных копей в Южной Африке, по слухам, стоящий более ста миллионов фунтов) или — в случае Дуга — выдающимися лидерами лондонского общественного мнения, Бенджамин с Филипом, похоже, довольствовались тихими радостями недотеп. Когда в середине нулевых зарубили давнишнюю газетную колонку Филипа под названием «По городу с Филипом Чейзом», он расстроился, но не удивился; уже приметив нишу на рынке — книги по местной истории качеством выше среднего, — он взялся обустраивать свою издательскую марку, первые три книги написал сам, а теперь, через пять лет, уже неплохо кормился с этого дела. После того как первый брак завершился дружелюбным разводом, Филип уютно обжился со своей второй женой Кэрол. Бенджамина же, удачно перекрутившегося на лондонском рынке недвижимости, в его пятьдесят точнее всего было бы считать удалившимся на покой. Если и имелись у него планы на будущее, он их держал при себе, и ничто не возмущало покоя его ума — даже знание, что он высадил тридцать лет своей жизни на бестолковую романтическую одержимость или вложил несколько десятков тысяч часов в работу над исполинским литературным и музыкальным проектом столь непомерным, несуразным и непродуманным, что даже сам осознавал: этому проекту никогда не достичь завершенности, не говоря уже о публике. Бремя всего этого профуканного эмоционального вложения и интеллектуальной энергии кого-то, может, и раздавило бы, но не Бенджамина. Он пробрался по туннелю травмы и вылез, помаргивая, на добродушные равнины невозмутимости, по которым теперь, довольный, брел без всякой отчетливой цели на уме — ни дать ни взять типичный посетитель «Вудлендз», у которого есть лишние два-три часа, чтобы потратить их в отделе садовой мебели, не имея намерения что-либо купить.
— Короче, у нас всего несколько минут, — сказал Филип, еще раз глянув на телефон. — Без четверти у меня встреча с потенциальным автором.
— Кто-то интересный?
Перед Филипом на столе лежало письмо. Он развернул его и подал Бенджамину.
— Открытки старого Дройтуича и Фекенэма, судя по всему. «Непревзойденная коллекция», говорит.
— Такому едва ли откажешь. — Бенджамин просмотрел содержимое письма и резко вдохнул на одной-двух фразах. — Ой-й, вроде немножко чокнутый.
— Они все немножко чокнутые. Чокнутые — это ничего. В меру, как в чем угодно другом. Некоторые сказали бы, что мы — целый народ безобидных чокнутых.
— Ну наверное, — произнес Бенджамин и задумался над сценой в детском театре, которой только что стал свидетелем. Что подвигало кого-то наряжаться Бароном Умником и зарабатывать на жизнь, валяя дурака перед толпой детворы? Не жили бы они в стране скучнее этой, кабы не такие вот люди?
Так или иначе, в потенциальном авторе Филипа, когда через несколько минут он явился и представился, ничего особенно чудаческого не отмечалось. Худшее, что о нем можно было бы сказать, — он, казалось, довольно рассеян и ему неловко. Потрепанный субъект с нечесаными седыми волосами, в зимнем анораке с подкладкой, покрытом пятнами, с водянистыми глазами, глядевшими сквозь крупные старомодные очки в проволочной оправе. Он потряс Филипу руку, представился Питером Стоупсом и вопросительно глянул на Бенджамина.
— Это мой друг Бенджамин Тракаллей, — пояснил Филип. — Все, что вы скажете при мне, можно сказать и при нем. — Он осознал, что похож на Шерлока Холмса, представляющего доктора Ватсона новому клиенту в гостиной дома 221В.
— Я самую малость удивился, когда вы предложили встретиться здесь, — промолвил Питер, усаживаясь напротив Филипа. — Считал, что подобные беседы обычно происходят в стенах вашего кабинета.
Кабинет Филипа размещался в спальне у него дома на Кингз-Хит, но признаваться в этом он не собирался.
— Итак, Питер, — сказал он, — давайте посмотрим, что вы для меня припасли. Открытки старого Дройтуича, верно? Принесли что-то с собой?
— Открытки, да, — и сопроводительный текст, — произнес Питер с немалым нажимом. — И да, они у меня с собой, где-то…
Он принялся рыться в карманах анорака, коих оказалось поразительно много. Наконец, с третьей или четвертой попытки, он обнаружил искомое и вытащил потрепанный манильский конверт, сложенный пополам, из которого извлек с полдюжины древних, мятых открыток в заломах. Бережно выложил их на стол перед Филипом, в два ряда по три штуки.
— Ах да, «Лидо» в Дройтуиче, — проговорил Филип, беря в руки первую. — Очень мило. На глаз — сороковые, я бы сказал.
— 1947-й, да, — подтвердил Питер.
— А вот эта хорошая, «Шато Имни». Странное здание для этой части света. Выстроил Джон Корбетт, промышленник, для своей жены в 1870-х. Она была наполовину француженкой.
