Возвращаясь к своему столу, Софи погрузилась в раздумья об этой беседе, об этом жесте. Добравшись, она обнаружила, что ее дед и мать Иэна изрядно сблизились. Он подпаивал ее десертным вином, а она показывала ему фотографии усопшего супруга, хотя — что правда, то правда — дед, кажется, не очень-то обращал на них внимание. Хелена рассказывала Колину о двадцати пяти годах преданной службы Грэма на Би-би-си, о его почтении к корпорации и ко всему, что она собой олицетворяла.
— Когда-то олицетворяла, следует сказать…
Не впервые, подумала Софи, она слышит, как свекровь (Иисусе Христе, вот кто она ей теперь!) так говорит о Би-би-си. Что она вообще имеет в виду?
Колин, во всяком случае, вроде бы понимал.
— Еще бы, все подмяла под себя банда политкорректности, а?
Софи решила, что сейчас подходящий момент, чтобы влезть в разговор.
— Дед, можно тебя на минутку?
— Не сейчас, солнышко. Мы с Хеленой заняты.
— Уверена, она не хочет слушать…
— Еще вина, Хелена? — спросил он, наполняя ее бокал до краев и дальше — так, что полилось на скатерть.
Софи поспешила туда, где сидела Лоис.
— Будь добра, сделай что-нибудь со своим отцом, а? — сказала она. — Он наклюкался и клеит Иэнову мать.
— Ага. — Лоис встала и быстро двинулась вокруг стола к Колину, с видом суровым и решительным.
— Из вашей комнаты есть вид на реку? — донеслось до Лоис. — Из моей — чудесный вид на реку. Я тут подумал, не хотите ли вы посмотреть, зайдете на пять минут, мы бы открыли с вами бутылку вина из мини-бара…
— Папа! — сказала Лоис.
— Что? — Он развернулся к ней: — И ты туда же.
— Ты какого черта творишь? — прошептала она.
— Отстань от меня. Я прекрасно знаю, что́ творю.
— Кажется, мы все знаем.
— Отстань от меня, я сказал. Что тут такого? Твоя мать мертва уже два года. У меня есть нужды, как и у всех.
— Сегодня, — угрожающе проговорила Лоис, — не время для тебя и твоих нужд.
— Отстань от меня, — повторил Колин. — По-моему, тут все на мази.
Он повернулся к дочери спиной и возобновил беседу с Хеленой, которой, кажется, гораздо сильнее хотелось показывать фотокарточки Грэма, нежели обсуждать свою комнату и есть ли из ее окна вид на реку. Лоис, получив отпор, огляделась по сторонам в поисках брата, но его, как обычно, нигде не было видно. Почему Бенджамина вечно не найти, когда он нужен?
* * *
Бенджамин размышлял, не развилась ли в нем навязчивая привычка смотреть на реку. Сегодня было почти полнолуние, узоры света, плясавшие по поверхности Эйвона, завораживали. Солнце село полчаса назад, и хотя на воде было зябко, а ветер гнал по реке рябь и потрескивал ветками ив, вставать со скамейки, которую кто-то заботливо разместил на берегу, совсем не хотелось. Бенджамин был человеком застенчивым, и светский треп его изнурял. Одно дело трепаться с членами своей семьи, а вот три-четыре часа поддерживать любезные беседы с посторонними… И кроме того, во всем этом сборище было что-то такое, от чего Бенджамин ощущал себя не в своей тарелке. С Иэном он виделся всего второй раз, и, пусть тот казался довольно приятным, Бенджамин не был уверен, что Иэн для его племянницы подходящий избранник. Что у них общего, ну правда?
Эти тревожные мысли плескались у него в голове, река беспокойно трепетала под усиливавшимся ветром, и Бенджамин вдруг осознал, что уже не один. Люси, старшая сестра Иэна, стояла рядом со скамейкой, сложив руки на груди и слегка дрожа.
— Вы не против, если я присяду?
— Нет, совсем нет.
Он подвинулся. Она села рядом, вытащила электронную сигарету.
— Ничего, если я?..
— Конечно.
— Ужасные эти штуки. Но от них хотя бы рак не возникает.
Некоторое время она пыхала сигаретой, оба молчали. В шатре заиграла музыка, какая-то слезливая баллада из 1980-х поплыла в ночном воздухе, намекая, что начались танцы.
Наконец Люси промолвила:
— Вы с Софи близки, верно? Она о вас рассказывала. Всем говорит, что вы в семье интеллектуал.
Бенджамин улыбнулся:
— В смысле, тот, кто так ничего и не добился.
— Она говорит иначе. — Люси тщательно выбирала слова, одно за другим. — Мой брат, — сказала она, — не очень понимает жизнь ума.
— Тогда, возможно, они с Софи будут дополнять друг друга, — сказал Бенджамин.
— Противоположности сходятся, так?
— Что-то вроде.
— Будем надеяться. — А затем добавила виновато: — Боюсь, меня воротит от свадеб. Из-за них во мне пробуждается старый циник. Вероятно, потому, что у меня своих было три штуки. — Она вдохнула и выдула струйку пара. — Все эти надежды. Обещания. Любовь, уважение, забота, защита, долой всех прочих — тяжелая это все херня. — Песня, заигравшая в шатре, опознавалась немедленно (во всяком случае, для Люси). — «Сила любви», — проговорила она, холодно улыбаясь. — Верите в нее?
Бенджамин, для которого этот разговор делался все более неуютным, ответ на этот вопрос счел невозможным.
— Ну, она сильная, не поспоришь, — выдавил он наконец. — Но это не всегда хорошо. — Встал. — Думаю, пора мне вернуться. Пойдете?
— Пока нет.
— Ладно, — сказал он и оставил ее одну на скамейке, а сам побрел медленно, задумчиво обратно к шатру, к огням и музыке.
Некоторое время он стоял на кромке танцпола и наблюдал. Танцевало пар двенадцать — или, по крайней мере, висли друг на дружке и топтались по кругу. Софи с Иэном сейчас среди них не было. И тут племянница подошла сзади и похлопала его по плечу:
— Давай, дядь, подари мне танец!
Этого-то он и опасался. У него не было чувства ритма — во всяком случае, такого, чтобы он понимал, как выразить его физически, — и имелось принципиальное возражение против танцев под музыку, которая ему не нравилась, а такой в основном и была вся музыка. (Под ту, что ему нравилась, танцевать бы никто не смог.) Но в этот вечер отказать племяннице он не мог ни в чем. И прикинул, что в наличной компании его явно некому превзойти. А потому Бенджамин подал Софи руку и позволил вывести себя на середину танцпола, где обнял племянницу, чуть осторожничая, чуть зажато поначалу, но затем она расслабилась, он тоже расслабился, она улыбалась ему и выглядела такой мечтательной, такой блаженной, что он так же тепло улыбался ей в ответ, а затем двигаться между танцующими парами стало проще простого, отыскивая ритм музыки, опираясь на него; и тут Бенджамин осознал, что эти вот мгновения с Софи, которую он знал с младенчества, которая стала (во многом) ему дочерью, — их последние мгновения вместе, что после сегодняшнего вечера все будет иначе, может, лучше, может, хуже, но необратимо иначе, и он понял, что хочет упиваться этими мгновениями как можно дольше, и даже когда завершилась первая композиция, они не ушли с танцпола и вскоре кружили под вторую песню, а следом и под третью. И где-то на середине третьей композиции к ним подошел Иэн, мягко взял Бенджамина под руку, разлучил их с Софи и сказал:
