Чарли отложил блокнот и снял очки. На последних словах речь у него замедлилась, голос дрогнул.
— Черт бы драл, Чарли, — проговорил Бенджамин, помолчав. — Это прекрасно. Я и не думал, что ты умеешь… в смысле, я не предполагал… Где ты выучился так писать?
Чарли пожал плечами:
— Я всегда много читал, наверное. С самого детства. А что, как думаешь, хорошо получилось?
— Думаю, это обалденно. Так проникновенно. Интересно, что бы она сказала, если бы прочла это?
— Вряд ли она когда-нибудь это прочтет.
— Ну, ты не против… ты не против, если я это помещу в книгу прямо вот так, как ты это написал?
Чарли улыбнулся.
— Нет, конечно, не против, дружище. Это все тебе. Делай с ним что хочешь.
Время шло к часу дня, и они пошли в кухню обедать. На выходных заезжала Лоис. После их расставания с Кристофером она слегка свихнулась на стряпне, а раз кухня у Бенджамина была гораздо просторнее ее оксфордской комнатенки, Лоис повадилась приезжать при любой возможности, холодильник и морозилка были забиты ее супами и вторыми блюдами. Бенжамин наполнил две плошки острой чечевицей и томатным супом и, пока отпиливал ломти хлеба с отрубями (также испеченного сестрой), спросил Чарли:
— И как у нее дела в университете?
— Очень хорошо, по-моему. Хорошие оценки по всему подряд. А следующий год у нее в Испании.
— Фантастика. А с искусством?
— Ага, она все еще занимается понемножку. Помогла с фреской или чем-то таким, для студсоюза. Думаю, это сохраняло ей рассудок, знаешь ли, пока она с матерью жила. Когда такой талант, он помогает со всяким другим, верно же? С гневом, с раздражением и прочим. Дает тебе отдушину. Мне такое нужно самому. Всяко лучше, чем колотить людей. Не то чтобы мерзавец не заслужил.
— Ты готов рассказать мне, что произошло?
— Давай сперва поедим, — предложил Чарли.
Они послушали сводку известий на «Радио Четыре». Главная новость — поездка президента Трампа по Азии, он уже добрался до Южной Кореи и ухитрился обойтись без всяких серьезных дипломатических инцидентов, хотя президент, как обычно, получал удовольствие от того, что вся мировая аудитория из-за него словно на острие бритвы, ждет, затаив дыхание, какой-нибудь расчетливой провокации или случайной оплошности, которая ввергнет весь белый свет в хаос. Через несколько секунд Бенджамин уже собрался переключиться на «Радио Три», но спохватился: нет, подумал он, такое позволил бы себе старый Бенджамин, до референдума, до выборов Доналда Трампа. Мир менялся, все крутилось неуправляемо, непредсказуемо, и было важно оставаться в курсе всех дел, иметь мнение. Минуту или две они с Чарли слушали в чутком молчании.
Наконец Бенджамин произнес:
— Не нравится мне Трамп, а тебе?
— Не-а, — отозвался Чарли. — На дух этого чувака не выношу.
Бенджамин кивнул. Политическая дискуссия им не грозила, и он последовал своему исходному порыву и переключил радио — и полились первые аккорды Брамсова квинтета для кларнета. Остаток их трапезы прошел под этот успокаивающий аккомпанемент.
Вернувшись в гостиную, они с Чарли вновь уселись друг напротив друга, и Бенджамин спросил:
— Короче, нельзя нам уже откладывать этот вопрос. Вынужден спросить: что на тебя нашло в тот день? С чего вдруг насилие? Какова была последняя капля?
— Много кто в заключении меня про это спрашивал, — проговорил Чарли, зарывшись в папку. — У них у всех такое впечатление, будто я в глубине души человек мягкий и добросердечный, и поэтому пытаться объяснять это — им и себе…
— Может, ты про это писал?
— Как ни странно, да, писал.
Он извлек два или три листка бумаги и вновь вытянул из кармана очки.
— Тебя, похоже, не на шутку укусила писательская муха.
— Честно говоря, Бен, это твоя книга меня вдохновила, — сказал он. — Надо воздать тебе должное за это.
— Чепуха, — возразил Бенджамин. — Ну давай. Послушаем, что у тебя вышло.
Чарли подался вперед, прочистил горло и стал читать.
— «Семнадцатое сентября, — начал он, — 2016 года.
К дому я приехал с запасом в десять минут.
Можно считать это моим прирожденным пессимизмом, а можно профессиональным чутьем, но было жутковатое предчувствие, что Сорвиголова сюда уже добрался. Он уже дважды или трижды взламывал мою почту, отменял мое выступление и забирал его себе. Конечно, я припирал его с этим к стенке, но он беззастенчиво все отрицал. Однако сегодня я не собирался спустить ему это с рук. Как только завидел паршивый серенький „воксолл“, оставленный на подъездной аллее рядом с автомобилями родителей, я понял, что день наших давно откладываемых разборок настал. Я чувствовал, как во мне поднимается злость, но решил вести себя спокойно и с достоинством — хотя, так вышло, я уже облачился в свой костюм, и удивительно, сколько народу не воспринимает тебя всерьез, если на тебе тесный твидовый костюм, разноцветная академическая шапочка и красный пинг-понговый шарик на носу.
Позвонил в дверь и, должен признать, когда мать именинника открыла, церемониться я не стал. „Где он?“ — спросил я, протискиваясь внутрь. Двинулся в гостиную, там-то Сорвиголова и нашелся, окруженный скучавшими, судя по их лицам, детьми, занятый своими старыми фокусами — буквально, поскольку программу он не меняет уже лет пятнадцать. Я схватил его за лацканы дурацкого белого халата и сказал — стараясь пока не выходить из роли: „Елки-метелки, старина, ты какого беса творишь тут?“
Кое-кто из детей принялся смеяться, поскольку это явно было самое развлекательное за последние десять минут, и они наверняка решили, что наблюдают начало дуэтного выступления. Но Сорвиголове неохота было подыгрывать. „Отъебись, Умник“, — проговорил он, и тут даже бестолковые дети поняли, что эта реплика не из сценария детского праздника, хотя все равно засмеялись. „Эй! — сказал я, привлекая его ближе к себе. — Следи за языком. Тут дети, злобный ты паршивец“.
„Ты что тут делаешь?“ — спросил он.
„Это мое выступление, сам прекрасно знаешь“.
„Не понимаю, о чем речь. Иди отсюда. Дурака валяешь“.
„Ты хотел сказать, мне полагается тут валять дурака. Мне заплатить должны были за то, что я валяю дурака. Я этим на хлеб зарабатываю. Но каждый раз, как меня кто-нибудь зовет поработать, ты вечно лезешь и путаешься под ногами“.
„Вали уже отсюда, а? Эти юные дамы и господа желают развлекаться“.
„Им придется, бля, ждать очень долго, если кроме тебя у них больше никого“.
Это его не на шутку вывело из себя. „Ах так! — сказал он. — Пошли выйдем“.
Мы двинулись прочь из гостиной, но уже в кухне он на меня набросился. Сдернул с себя летчицкий шлем Второй мировой войны, а я стащил с головы шапочку ученого. Сорвиголова сдернул с моего носа пинг-понговый шарик и швырнул его через всю кухню. По случайности нос упал прямиком в пустую банку из-под варенья и, поболтавшись внутри, замер. Мы оба уставились на него.
