Как же долго идет процесс разложения? Здесь нельзя ответить однозначно. В некоторых регионах Африки, где полно насекомых, а температура очень высока, человеческое тело может превратиться в скелет всего за семь дней. На холодных пустошах Шотландии этот процесс занимает пять лет, а то и больше. На темпы разложения влияют климат, доступ кислорода, причина смерти, условия захоронения, воздействие насекомых, доступность для падальщиков, количество дождей и даже одежда. Неудивительно поэтому, что в некоторых случаях достоверно определить время смерти никак нельзя.
Тот факт, что разложение можно приостановить или ускорить, случайно или намеренно, также влияет на достоверность предположительного времени смерти. Замораживание останавливает разложение практически полностью, и если тело не подвергается периодическому оттаиванию, то остается сохранным много веков. С другой стороны, сухой жар, обезвоживающий ткани, также помогает трупу сохраниться. Благодаря ему, в частности, до наших времен дошли мумии в Синьцзяне и в пещере Фаллон в Неваде. Химические вещества помогли сохраниться знаменитым египетским мумиям, в частности Рамзеса и Тутанхамона. Из их тел удалили внутренние органы, а полости заполнили травами, специями, маслами, смолами и природными солями, то есть провели сложные бальзамирующие процедуры.
Погружение в воду, как в случае с телами утопленников из торфяных болот, может прерывать аэробную активность. Тело становится стерильным, и хотя со временем кислая среда болота размягчает скелет, труп сохраняется неизменным, с темно-коричневой «дубленой» кожей, еще много веков. При подходящих условиях — определенной температуре, кислотности и в отсутствие кислорода — жир в теле не гниет, а омыляется, превращаясь в так называемый жировоск, который обволакивает ткани и защищает их от разложения. «Бриенц», обезглавленный труп мужчины, полностью покрытый жировоском, был обнаружен в 1996 году в Бриенцском озере в Швейцарии. Анализ показал, что он утонул там в XVIII веке и тело полностью поглотили донные осадки. Однако в результате двух незначительных землетрясений, случившихся в регионе, труп освободился из плена и всплыл на поверхность.
Некоторые ученые призывают к созданию дополнительных исследовательских полигонов — широко известных под неприятным названием «трупная ферма», — на которых тела оставляют на открытом воздухе для изучения процессов распада. В США таких ферм пять, и еще одна в Австралии, так что я не поддерживаю идею учреждения в Британии новой. Аргументы, которые выдвигаются в ее пользу, меня не убеждают. Пока что мы используем тела животных, чей организм по своему устройству ближе всего к человеческому, например свиней, и свидетельств в пользу того, что такие данные недостаточно адекватны, практически нет, как нет и подтверждений тому, что исследования на человеческих трупах позволят точнее устанавливать время смерти. Мне нужно нечто более весомое, чтобы пересмотреть свою позицию. Саму концепцию «трупных ферм» я считаю жестокой и страшной и испытываю огромную неловкость, когда меня приглашают посетить одно из таких мест чуть ли не в качестве туристического аттракциона. Меня часто спрашивают, почему у нас в Британии нет «трупных ферм», но я считаю, что гораздо правильнее будет спросить, зачем они нам нужны и хотим ли мы их.
Что бы мы не оставили о себе на земле, после смерти наша идентичность имеет не меньшее значение, чем при жизни. Наше имя — ядро того феномена, который мы называем «я» — может жить дольше, чем даже наши кости, запечатленное на могильном камне, мемориальной доске или в книгах. Оно может быть одним из самых непостоянных наших признаков, но пережить на много веков наши смертные останки, а в некоторых случаях сохранить даже силу внушать следующим поколениям страх и ненависть или восхищение и любовь.
Безымянный труп — одна из самых сложных проблем в любом полицейском расследовании, причем такая, которую необходимо решить вне зависимости от того, сколько времени прошло с момента смерти до обнаружения тела. Судебные эксперты должны попытаться связать телесные останки с именем, которое может быть где-то задокументировано, далее отыскать родных и друзей, которые могли бы подтвердить личность покойного — все ради того, чтобы пролить свет на обстоятельства смерти. Не установив имя, нельзя опросить семью, окружение или коллег, отследить переговоры по мобильному телефону, проверить данные камер слежения и попытаться реконструировать последние дни жизни. С учетом того, сколько людей пропадает ежегодно — только в Великобритании около 150 000, - задача весьма нелегкая. И тем не менее мы стремимся сделать все, чтобы вернуть неопознанному телу имя, полученное при рождении.
Обычно имя — точнее фамилия — появляется у нас еще до рождения. Если этого не произошло, то мы получаем его вскоре после появления на свет. Мы не выбираем его и не приобретаем случайно, и очень редко становимся его первым и уникальным обладателем. Этот маркер, выбранный для нас другими как подарок — а иногда и как проклятие, — остается при нас всю оставшуюся жизнь и становится важной составляющей нашего представления о себе.
Мы отвечаем на свое имя автоматически и без колебаний, по сути, на подсознательном уровне. В шумном зале, где даже беседу сложно вести, мы всегда расслышим собственное имя, словно его специально произнесли ясно и четко. Очень быстро оно становится неотъемлемым аспектом нашего «я», и, идя по жизни, мы нередко прилагаем значительные усилия, а то и платим немалые деньги, чтобы защитить его от неправомерного использования или похищения другими.
И тем не менее, несмотря на всю важность имени для нашей самоидентификации, мы запросто можем его изменить по самым разным причинам — например, вступая в брак, в попытке разделить публичную и частную жизнь или просто потому, что собственное имя нам не нравится. Некоторые люди живут с одним и тем же именем всю жизнь; некоторые пользуются двумя для двух разных ролей, а есть и такие, кто меняет имена и фамилии постоянно. Обычно, решив официально сменить имя, человек фиксирует это документально, но даже в этом случае он значительно осложняет работу для судебного эксперта.
Что касается уменьшительных и полных имен, то у человека их может быть вообще сколько угодно. Мой случай в этом смысле совершенно типичен. Я — урожденная Сьюзан Маргарет Ганн. Ребенком меня называли Сьюзан — или Сьюзан Маргарет, полным именем, если собирались призвать к ответу за какие-нибудь проделки, на которые я была большой мастерицей. Когда я подросла, друзья стали звать меня Сью. Я вышла замуж и стала Сью Маклафлин (миссис, потом доктор Маклафлин); потом, после второго замужества, Сью Блэк (профессор, потом леди Блэк) — и некоторое время, чтобы сохранить преемственность в своей научной деятельности, я представлялась как Сью Маклафлин-Блэк (как тут не задуматься о кризисе идентичности!).
Если бы моя мать настояла на своем, я была бы Пенелопой — по той простой причине, что ей очень нравилось имя Пенни. Слава богу, мне повезло не превратиться в Пенни Ганн; точно так же я благодарна судьбе, что не стала судебным антропологом по имени Иона, конечно, очень симпатичным, но плохо подходящим к моей фамилии. По счастью, у имени Сьюзан Ганн никаких опасных коннотаций пока что не обнаружилось, хотя из-за фамилии надо мной, бывало, и подшучивали.
