Поскольку уникальные имена встречаются крайне редко, большинство из нас делит свой наиболее личный маркер еще со многими людьми. Из примерно 700000 Cмитов в Великобритании, 4500 носят имя Джон. Мое собственное имя встречается все-таки реже: Ганнов у нас зарегистрировано всего 16 446, причем большинство, что неудивительно, живет на северо-востоке Шотландии, в окрестностях Вика и Терсо. Но Сьюзан из них не больше сорока.
Встретить тезку бывает забавно, но иногда приводит и к недоразумениям. Для актеров выбор псевдонима, которого нет ни у кого другого, становится настоящим кошмаром. Когда я стала Блэк, на горизонте немедленно возникла другая Сью Блэк, специалист по компьютерам, спасшая Блетчли-Парк от надвигавшегося упадка. Это оказалась очаровательная дама примерно моего возраста; хоть лично мы никогда и не встречались, но активно переписывались по электронной почте. Периодически ко мне обращаются с вопросами про Блетчли-Парк или приглашают прочитать лекции по дешифровке во времена Второй мировой войны, и тогда мне приходится сообщать моим крайне разочарованным корреспондентам, что они связались с «другой Сью Блэк», и что, если только их не интересует беседа о трупах, я советую им связаться с «той самой».
Наше особое отношение к имени отражается в фольклоре и литературе, в многочисленных историях о смене имени, его краже, о перепутанных и заимствованных именах, не говоря уже о сюжетах с усыновлениями или подменами при родах. Эта тема широко освещена в шекспировских комедиях; собственно, значительная часть его произведений так или иначе касается концепции идентичности. Имя лежит в основе массы сюжетов, исследующих природу человеческого общества, конфликты и взаимоотношения между людьми.
Конечно, более вероятны подобные ситуации были при несложном общественном устройстве прошлого, когда фальсификация новой личности или кража имени у кого-то не влекла за собой таких рисков, как сейчас. Злополучный авантюрист шестнадцатого века, укравший имя Мартена Гэрра, которому посвящено немало книг, фильмов и мюзиклов, не продержался бы так долго в наше время, когда криминология позволяет установить личность практически со стопроцентной точностью.
Тем не менее до сих пор имеют место ситуации, когда скелеты вываливаются из семейных шкафов. Узнать, по прошествии многих лет, что ты не тот, кем себя считал, бывает крайне тяжело — тут-то уж точно возникает вышеупомянутый кризис идентичности. Неужели моя мать на самом деле моя сестра? А мой отец — он мне не отец? Мой отец это мой дедушка? Меня усыновили? Поскольку наша идентичность строится на основаниях, заложенных для нас другими — теми, кому мы доверяем, — имя и семейная генеалогия становятся краеугольным камнем в наших представлениях о себе, давая чувство защищенности. Но для кого-то все это оказывается карточным домиком. Когда ложь открывается, все, что мы думали о себе и о своем месте в мире, рушится в один миг. Подобные разоблачения зачастую бывают спровоцированы чьей-то смертью, когда родственники получают доступ к документам или криминалисты проводят расследование, устанавливая личность неопознанной жертвы, в попытке разобраться в обстоятельствах и мотивах, приведших к кончине.
Итак, что же делают судебные антропологи, сталкиваясь с неопознанным телом, чтобы установить его личность? Сначала мы составляем биологический профиль. Мужчина это или женщина? Возраст на момент смерти? Расовая принадлежность? Рост? Ответы на эти вопросы позволяют нам приблизиться к описанию внешности человека. Поняв, что речь идет о женщине от двадцати до тридцати, чернокожей, ростом примерно 165 см, мы обращаемся к базам данных о пропавших, чтобы вычленить тех, кто подходит под эти широкие критерии. Кандидатов обычно оказывается немало. Однажды при поисках белого мужчины 20–30 лет ростом 180–185 см мы выявили 1500 возможных пропавших только на территории Великобритании.
Есть три набора данных, признаваемых Интерполом в качестве первичных индикаторов личности: это ДНК, отпечатки пальцев и стоматологическая карта. Отпечатки пальцев и стоматологическая карта используются в криминологии уже более ста лет, а вот анализ ДНК тут новичок — он вошел в арсенал судмедэкспертов только в конце 1980-х, сыграв поистине революционную роль. К нему прибегают и в полицейских расследованиях, и в спорах об отцовстве, и в вопросах иммиграции, а благодарить за него мы должны знаменитого британского генетика сэра Алека Джеффри из Университета Лестера.
ДНК, или дезоксирибонуклеиновая кислота, это генетический строительный материал, имеющийся в большинстве клеток человеческого тела. Половину своей ДНК мы получаем от матери, а половину — от отца, так что по ней легко проследить родственные связи. Существует распространенное заблуждение, что получение ДНК из тела само по себе является способом идентификации личности; на самом деле, для этого требуется провести сравнение, например с образцом ДНК, некогда взятым у того, за кого принимают погибшего, или, если образца не имеется, у его ближайших родственников (родителей, братьев и сестер или детей). Генетические данные, к примеру, брата погибшего, могут быть практически идентичны, поэтому, если для установки личности используется ДНК родных, потребуются другие доказательства, указывающие конкретно на этого человека, например стоматологическая карта.
При анализе ДНК родителей, мы предпочитаем брать образец у матери, поскольку всегда существует доля вероятности, что предполагаемый отец на самом деле не является таковым. Семьи бывают самые разные, и в некоторые вопросы биологического родства никто не держит в секрете, но случается, что открытия подобного рода приводят к большим потрясениям, поэтому мы в своей работе проявляем максимальную тактичность и осторожность. Как говорила моя мудрая бабка, «всегда знаешь, кто твоя мать, но вот насчет отца ей просто веришь на слово». Пожалуй, из ее слов можно сделать кое-какие выводы о нашей семье. В любом случае, никому не нужны внезапные разоблачения, когда ситуация и без того напряжена.
При одной из недавних катастроф, когда погибло более пятидесяти человек, мы столкнулись с ярким примером того, как смерть и последующие пробы ДНК могут открывать семейные секреты. Две сестры были уверены, что их брат погиб в той катастрофе, но проверка по госпиталям и моргам показала, что он не попадал ни в один из них. С братом не получалось связаться ни у них самих, ни у коллег и друзей; он не отвечал на телефонные звонки и с его номера никаких звонков не совершалось. За неделю с момента катастрофы с его банковского счета не снималось средств, и кредитные карты ни разу не использовались.
В полицейском морге хранилось одно неопознанное, сильно поврежденное тело, подходившее в целом под общее описание этого человека, но его ДНК не совпало с ДНК сестер. Дальнейшее расследование показало, что это действительно был их пропавший брат. Ни он сам, ни они не знали, что в детстве его усыновили — факт усыновления подтвердила престарелая тетка. На сестер лег двойной груз: от смерти брата и от сознания того факта, что биологически он не являлся их родственником. Это поставило под вопрос их представления о брате и, конечно, отношение к родителям.
Британская полиция за год получает около 300 000 звонков с сообщениями о пропавших людях — примерно 600 в день. Примерно в половине случаев факт пропажи подтверждается, и заводится полицейское дело, при этом 11 % таких дел получают статус приоритетных и связанных с рисками. Половина пропавших — подростки в возрасте от 12 до 17 лет, сбежавшие из дома. Чуть больше половины (около 57 %) из них — девочки. К счастью, большинство детей возвращаются сами либо их находят живыми, но еще 16 000 в течение года и более числятся пропавшими. В случае исчезновения взрослых, соотношение немного другое: около 62 % — мужчины, в основном в возрасте от двадцати двух до тридцати девяти лет. Из приблизительно 250 человек за год, обнаруживаемых погибшими при подозрительных обстоятельствах, число детей не превышает тридцати.
