В процессе кремации сгорают все органические составляющие тела, оставляя только сухие инертные минералы, в частности, фосфат кальция из костей. Прах не превышает 3,5 % от тела и весит примерно 4 фунта. В большинстве крематориев останки изымают из топки и пропускают через так называемый кремулятор, где кости перемалываются в порошок и из них удаляются все посторонние примеси, в том числе металлы. В Японии после кремации семья извлекает фрагменты костей из пепла с помощью палочек и перекладывает их в урну, начиная с ног и кончая головой, чтобы покойный не оказался вверх тормашками.
В Великобритании около трех четвертей населения ныне отдает предпочтение кремации, но бурный рост ее популярности, начавшийся в 1960-х, сейчас немного приостановился. Современные общества склонны раздвигать границы, поэтому начинают возникать новые, более «экологичные» варианты избавления от тел (прах, остающийся после кремации, практически лишен питательных веществ). Один из них — «резомация», или алкалиновый гидролиз. Тело помещают в емкость со щелочным раствором (каустической содой или гидроксидом натрия) и нагревают до 160 °C под давлением около трех часов. Все ткани разлагаются, превращаясь в зеленовато-коричневую массу, богатую аминокислотами, пептидами и солями. Оставшиеся фрагменты костей измельчаются в пыль в кремуляторе и далее могут быть рассеяны или использованы в качестве удобрений (в них содержится гидроксиапатит кальция).
Еще один метод, «промессия», представляет собой сухое замораживание тела в жидком азоте при температуре — 196 °C. Далее с помощью вибрации при определенной амплитуде оно рассыпается в порошок. Порошок сепарируется от металлической пыли с помощью магнита и помещается в верхний слой почвы, где бактерии завершают процесс. Последняя «зеленая» альтернатива, «человеческий компост», пока находится на стадии разработки, но идея заключается в том, что семья доставляет тело покойного, обернутое льняной тканью, в центр «рекомпозиции», в середине которого стоит трехэтажная башня — гигантская версия садового компостера. Там тело кладут на подложку из деревянной стружки, способствующей разложению. Спустя шесть недель оно превращается примерно в кубический ярд компоста, который можно использовать для удобрения деревьев и кустарников. Разработчики пока не решили, как поступать с костями и зубами, поэтому «человеческому компосту» еще есть, куда развиваться.
Если подобные современные методы станут нормой, мало кто из нас оставит по себе физический след, как наши предки. Скелетные и прочие останки помогли археологам и антропологам заглянуть в жизнь людей из давно исчезнувших культур с близкого расстояния и на очень личном уровне, что, безусловно, является настоящей роскошью и обогащает наши представления о человеческой истории.
Исторические останки обычно представляют собой кости и предметы, с которыми усопший был захоронен, но, как уже говорилось, при определенных климатических условиях — сухая жара, температура ниже нуля, погружение в жидкость, — некоторые тела хранились практически нетронутыми в течение многих веков. Эци, ледяной человек, обнаруженный в 1991 году в горах на границе Австрии с Италией через 5000 лет после смерти, сохранился почти полностью, как и тело Джона Торрингтона, участника несчастливой экспедиции Франклина 1845 года, обнаруженное 129 лет спустя похороненным в промерзлой тундре на севере Канады вместе с еще двумя сослуживцами.
«Болотные люди» в частности человек из Гроболла, человек из Толлунда, человек из Линдоу, женщина из Стидшольта и мальчик из Кайхаузена, своей сохранностью обязаны торфу, в котором были похоронены. Погружение в слабокислый раствор с высоким содержанием магния обеспечило целостность 2000-летней китайской мумии династии Хан, известной как Леди Дай, которую обнаружили в 1971 году рабочие, копавшие бомбоубежище под госпиталем близ Чанша. Сохранились даже ее кровеносные сосуды, в которых ученые обнаружили небольшое количество крови группы А.
Хотя моя команда редко вторгается в сферу археологии, однажды я дала себя уговорить поучаствовать, вместе с еще тремя учеными, в телевизионном документальном сериале ВВС2 под названием История в деталях (History Cold Case), который снимался в 2010–2011 годах. По сценарию мы должны были исследовать человеческие останки и делать предположения о том, как жили эти люди, лишь изредка, по капле, получая дополнительные сведения от редакторов. Мы искренне не имели понятия о том, что нам предъявят в следующий раз, или что мы обнаружим. Поэтому съемки были весьма волнительными и, одновременно, захватывающими. Я неоднократно сожалела о своем решении принять в них участие: стоять перед камерой — точно не мое, у меня, что называется, «лицо для радио». Однако истории, с которыми мы столкнулись, лишний раз напомнили мне, насколько далеко могут дотянуться покойники из своих могил и насколько их биографии до сих пор трогают нас.
Популярность, неизбежная при регулярном появлении на телеэкранах, имеет и плюсы, и минусы. Очень неприятно, когда незнакомые люди запросто обращаются к тебе — неважно, с одобрением или с критикой. В большинстве случаев они хотят сказать, что им очень понравилась программа, но встречаются и такие, кто проходится по твоей внешности, комментирует какие-то твои высказывания или просто сообщает, что ты недостаточно умна.
Трое из четверых участников программы были женщинами — это тоже привлекало к нам повышенное внимание, и мы получали гораздо больше писем и е-мейлов, чем получают на таких передачах ведущие-мужчины. Нас называли «тремя ведьмами из Данди». Ксанте Мэллетт, судебному антропологу и криминологу, адресовалось большинство посланий личного характера, что никого не удивляло — она и правда потрясающая женщина. Кэролайн Уилкинсон, специалисту по реконструкции лиц, слали стихи о том, как она возвращает людям утраченную красоту, и воспевали ее мастерство. Что касается меня, то я получала в основном письма из тюрем с просьбами помочь вытащить их авторов на свободу, потому что «честное слово, это не я убил мою жену». Популярность передачи в определенных кругах привела к тому, что ее называли не История в деталях, а Лесбиянки в деталях, напрочь забывая о бедняге Вольфраме Мейер-Аугенстайне, нашем эксперте по изотопному анализу, хотя, думаю, профессор об этом нисколько не жалел.
С другой стороны, мы получали массу чудесных писем и е-мейлов от зрителей, которым нравилось открывать для себя что-то новое, и такой отклик со стороны публики напоминал нам, что люди искренне интересуются тем, что могут нам сообщить тела давно почтивших предков, и как современная наука, разработанная для применения в суде, помогает погружаться в жизнь прошлых поколений. На программе случалось немало грустных и трогательных моментов, когда мы восстанавливали биографии самых простых людей — не королей, епископов или генералов, а детей или девушек-работниц, — показывая, что и они тоже не забыты. Их истории просто были написаны языком, для расшифровки которого требовалась судебная антропология.
Один печальный случай касался дошедшего до нас анатомического образца — мальчика лет восьми. Его нигде не зарегистрированный мумифицированный труп был обнаружен в хранилище нашего факультета в Университете Данди. Мягкие ткани отсутствовали; сохранился только скелет и искусственно заполненная особым составом артериальная система. Мы ничего о нем не знали и не представляли, что с ним делать, поэтому решили, что исследование в рамках программы может вывести нас на что-нибудь интересное.
