Работа продвигалась медленно: внутреннее пространство дома было все еще сильно задымлено и затоплено водой, оставшейся после тушения пожара; мусор местами продолжал дымиться и был горячим на ощупь. Лишь через два часа мы добрались до каркаса дивана у восточной стены и осторожно стряхнули обломки, упавшие на него, но внутри каркаса человеческих останков не обнаружили. Мы обратили внимание, что диван не был разложен, а это означало, что женщина, жившая в доме, не спала там в момент начала пожара.
Через три часа мы устроили еще одно совещание, чтобы решить, где искать дальше. Обломки дивана удалили; теперь надо было выбирать, двигаться ли вдоль восточной стены, или вдоль западной. Еще раз окинув комнату взглядом, я заметила крошечный серый осколок, длиной не больше 3 см и шириной около 2. Мы сфотографировали его и подняли пинцетом — это оказалась часть человеческой челюсти, без зубов, которая кальцинировалась или обгорела до такой степени, что едва не рассыпалась в пепел.
Мы предположили, что останки должны находиться где-то между диваном и камином, и действительно обнаружили там очень хрупкие и сильно фрагментированные кости левой ноги, несколько позвонков, оплавленных чем-то вроде нейлона, вероятно, из одежды хозяйки, и левую ключицу.
Итак, останки женщины, жившей в доме, предположительно нашлись. Но как подтвердить, что они именно ее? Извлечь ДНК из скелета, выгоревшего в пепел, не представлялось возможным. Она носила вставные зубы, которые, скорее всего, расплавились в огне. Оставалась только ключица. На ней имелись отчетливые признаки давнишнего перелома. Кость, которая была сломана, а затем срослась, никогда не будет такой же, как та, которая не ломалась. Когда кость срастается, на ней появляется что-то вроде мозоли; костная ткань не восстанавливается до такого состояния, чтобы по ней нельзя было установить факт предыдущего повреждения.
В медицинской карте хозяйки было записано, что десять лет назад она упала и сломала левую ключицу. Для прокурора этого оказалось достаточно, чтобы подтвердить личность покойной и разрешить выдать останки семье для погребения. Они могли уместиться в обувную коробку, но это было хотя бы что-то.
Для офицеров пожарной службы, расследующих обстоятельства пожаров, тот случай стал предупреждающим сигналом: лучше иметь на месте судебных антропологов. Они признали, что никогда не сочли бы те крошечные серые осколки за человеческие кости, собственно, они их вообще, скорее всего, не заметили бы, и просто расчистили бы мусор, оставшийся после обрушения крыши. С тех пор судебные антропологи в Шотландии регулярно участвуют в выяснении обстоятельств пожаров при наличии человеческих жертв, вместе с полицией и пожарной бригадой. Между нами сложились отличные рабочие отношения, и уже не раз подтверждалось, что с поисками фрагментов человеческих останков лучше все-таки справляются ученые.
Две наиболее проблемных категории пропавших людей для нас — это те, кто пропал бесследно, поскольку мы не знаем, с чего начинать поиски, и тела, личность которых не удается установить.
Все читали в газетах о каком-нибудь парне или девушке, возвращавшихся домой с вечеринки поздно ночью в субботу. В подобных случаях расследования проводит Бюро по розыску пропавших, которое знает, каковы наиболее вероятные варианты, и соответственно начинает проверку с них. Например, если часть пути, по которому пропавший должен был добираться до дома, проходит у воды — вдоль реки или канала, или по берегу озера, — эти места проверят в первую очередь. В Великобритании в год тонут примерно 600 человек. Чаще всего (в 45 %) это происходит случайно, в 30 % случаев это самоубийство, и менее 2 % приходится на преступления. Неудивительно, что чаще всего люди тонут по субботам, в день пиковой развлекательной активности, связанной с неумеренным потреблением наркотиков и алкоголя. Около 30 % утоплений происходят возле берега или прямо на нем, примерно 27 % — в реках, а в море, бухтах и каналах — всего по 8 %. Из всех зарегистрированных суицидов, связанных с водой, более 85 % происходят на каналах и реках. Эта статистика объясняет, почему водные массивы являются одним из первых мест розыска пропавших.
Поиски пропавших детей также дают очень важные статистические сведения полицейским и их экспертам-советникам. Большинство детей, предположительно похищенных (более 80 %), быстро отыскивают и возвращают родителям — как правило, они просто отвлекаются, забредают куда-то и понимают, что потерялись. Похищения с убийствами, конечно, привлекают больше внимания прессы, но случаются, по счастью, достаточно редко.
Жертвами чаще становятся девочки, чем мальчики; крайне редко похищают детей в возрасте до пяти лет. Конечно, это мало чем может утешить семью, оказавшуюся в такой печальной ситуации, однако данная статистика очень помогает полиции осуществлять поиски.
Если ребенок вскоре не нашелся, это, как правило, означает, что он стал жертвой преступления, хотя многие семьи продолжают цепляться за байки об украденных детях, возвращенных семье много лет спустя, целыми и невредимыми. Подобные случаи, хоть и редкие, все-таки бывают, что наглядно иллюстрирует история Камийи Мобли. Похищенная из госпиталя в Джексонвилле, штат Флорида, в 1998 году, когда ей было всего несколько часов, женщиной, у которой случился выкидыш, Камийя была обнаружена живой и здоровой восемнадцать лет спустя, в 300 милях оттуда, в Южной Каролине, где провела вполне счастливое детство, понятия не имея о своей настоящей семье. Однако такой исход ждет лишь немногих и тоже достается тяжелой ценой — достаточно представить, какой вред наносит ребенку подобное крушение всех представлений о своей идентичности и своих корнях. Остальные, похищенные с более жестокими намерениями, чаще всего становятся жертвами изнасилований — самый страшный кошмар любого родителя.
Несмотря на осознание того, что истории наподобие случившейся с Камийей, — редкое исключение, многие семьи десятилетиями держатся за последнюю надежду, тем самым, наверное, помогая себе справляться с болью. В отсутствие трупа и свидетельств, подтверждающих, что ребенок мертв, они считают, что отказ от надежды станет колоссальным предательством с их стороны.
Подобные дела официально остаются открытыми до возникновения новых обстоятельств, пока сохраняется их актуальность: если живы родственники или существует вероятность, что преступника еще удастся отправить за решетку. Как недавно напомнил мне полицейский суперинтендант, «закрытых „висяков“ не бывает». Когда тело находится, и его удается идентифицировать, для родных это становится тяжким ударом, разбивающим надежды, которые они лелеяли так долго, и заставляющим признать факт утраты. Еще тяжелей им приходится, когда в ходе расследования удается выяснить обстоятельства, сопутствовавшие последним дням и моменту смерти их любимого человека. Но я предпочитаю думать, что, в долгосрочной перспективе, правда играет положительную роль, устраняя незавершенность и сомнения и позволяя начать потихоньку восстанавливаться.
Я часто думаю о семьях, в которых пропали дети, и гадаю, как чувствовала бы себя на месте родителей. При написании этой книги я постаралась, насколько было возможно, сохранить анонимность людей, чьи личные трагедии здесь описала, но одно исключение я все-таки сделаю: для двух пропавших детей и одной матери, которых так и не нашли, — в надежде, что, возможно, напоминание об этих случаях поможет отыскать их и вернуть тем, кто до сих пор по ним тоскует. Их семьи смирились с тем фактом, что пропавшие уже умерли, и теперь хотят только узнать, где находятся их останки, чтобы «возвратить их домой». Кто знает, вдруг упоминание о них пробудит чью-то память, и если есть хоть крошечный шанс, что рассказ о тех давних исчезновениях поможет семьям найти ответы, в которых они так отчаянно нуждаются, то, я считаю, оно того стоит. Моя бабушка, законченная фаталистка, учила меня, что мы никогда не знаем, какая цепочка совпадений может привести к нужному результату.
