– Уникальная конструкция данного символа в точности повторяется абсолютно во всех исследованных мною образцах почерка. Имя на купюре могло быть написано только обвиняемым.
– Доктор, а что такое графология? – спросила Мириам как бы невзначай.
Дай ей волю, так она обсасывала бы все эти хвостики и неразрывные линии хоть до самого вечера, но после чересчур затянувшегося вступительного слова позволить себе такую роскошь уже не могла – присяжные забуксуют. Ходу, ходу! Кроме того, Мириам не сомневалась, что из этого свидетеля и я буду часами кишки вытягивать. Кое-кто из адвокатов считает, что чем дольше мотаешь эксперта на перекрестном допросе, тем вернее он где-нибудь проколется и выйдет из игры. Тут все средства хороши: сбивай его с толку, подначивай, оспаривай все, что бы он ни сказал, – до тех пор, пока обвинитель уже сам на стенку не полезет. Но у меня на такое просто не было времени. У Эми тоже.
Доктор Голдштейн, похоже, от вопроса Мириам малость офонарел, но все-таки сумел скрыть замешательство, выдавив некое подобие улыбки. Поерзал на стуле, заложил ногу за ногу, облизал губы. Графология, судя по всему, была его коньком, и он явно просек, что с этого боку на него обязательно зайдут.
– Что такое графология?.. Ну, этот термин обычно используется для тех исследований почерка, которые ставят своей целью определить на данной основе всякие особенности самого автора – в частности, не страдает ли он какими-то заболеваниями, в том числе психическими. Это не имеет отношения к определению авторства документа. Это больше относятся к толкованию собственно личности автора.
«Ну давай же, Мириам. Ну спроси его. Ты же знаешь, чего я хочу», – мысленно воззвал я.
– Доктор, существует мнение, будто человек, практикующий одновременно и криминалистический анализ почерка, и графологию, сродни тому археологу, который, будучи ревностным христианином, готов засвидетельствовать, что мир существует всего пять тысяч лет…
Есть!!!
– Возражаю, ваша честь!
Я вскочил на ноги и, несмотря на всю свою дикую радость – Мириам заглотила-таки крючок, ха-ха! – старательно изобразил на лице возмущение и праведный гнев.
– На каком основании? – поинтересовалась судья.
– На основании моих религиозных взглядов, ваша честь! Я верю в Бога, так что не желаю, чтобы обвинитель подвергал мою веру сомнению. И не считаю, что Господа нашего Иисуса Христа вообще уместно втягивать в решение судебного спора. Это дискриминационное заявление оскорбляет чувства всех христиан без исключения, от лица обвинителя пропагандирует атеистические взгляды, что противоречит праву на свободу вероисповедания, гарантированное конституцией. Не важно, во что верит сам обвинитель, но навязывать свои взгляды остальным и подвергать осмеянию то, во что верю я, в корне неверно!
Мириам посмотрела на меня, будто была готова убить на месте. Я ее в этом не винил. Действительно, удар ниже пояса, но ведь сама же напросилась…
У членов жюри вид был такой, будто они готовы отнести меня домой на плечах с развернутым знаменем. Я поставил на то, что присяжные в этой части города окажутся в основном христианского вероисповедания, – и не прогадал. На четверых, вообще-то, и вовсе были крестики. Понять, какому идолу поклоняются присяжные, и потрясать им прямо у них перед носом – лучший способ перетянуть их на свою сторону. Главное – правильно этого идола вычислить. Будь я в Вегасе, это были бы Элвис или Сэмми Дэвис-младший; в повернутом на футболе Техасе – Сэмми Бау; в Оклахоме – Микки Мэнтл
[11]. В этой же части Нью-Йорка лучше всего срабатывает что-нибудь либерально-христианское. Большинство присяжных мне улыбались, другая же часть не улыбалась только потому, что сверлила возмущенными взглядами Мириам.
Очко в мою пользу.
Но судью это не столь впечатлило. Она за милю учуяла, откуда ветер дует.
– Миз Салливан, думаю, что вам необходимо переформулировать ваш вопрос, – спокойно сказала она.
Но у Мириам уже иссяк пыл.
– Снимаю вопрос, ваша честь.
Глава 13
Встав из-за стола защиты, под которым у меня, словно у дешевого уличного фокусника, был уже припрятан необходимый реквизит, я вдруг осознал, что к процессу совсем не готов и в любой момент рискую сесть на жопу ровно. Мысленно приказал себе успокоиться и не пороть горячку. На мгновение прикрыл глаза. Ровно настолько, чтобы сделать глубокий вздох, но все равно знал – бесполезно, я увижу ее даже в темноте. Ханна Тубловски. Лицо, которое я видел перед собой каждую ночь перед тем, как уснуть. Этот же образ и пробуждал меня каждое утро. Смыть эту картинку я пытался бурбоном и холодным пивом. Знал, когда еще впервые увидел ее, что на сердце навек останется незаживающий шрам, и с тех пор и ногой не ступал в зал суда. Моя линия жизни словно разорвалась надвое – на то, что происходило до того, как я взялся за дело Беркли, и на то, что произошло потом.
Когда глаза открылись и голова немного очистилась, я поглядел на Голдштейна. Нужные вопросы словно сами собой возникли в мозгу.
– Доктор Голдштейн, – услышал я собственные слова, – буду ли я прав, если скажу, что при сравнении рукописных документов лучше всего сравнивать аналогичные документы? Ну к примеру – резюме с резюме, заявление с заявлением, водительские права с водительскими правами?
– Да, но это не всегда возможно. Вот если б ваш клиент написал сразу два заказа на убийство людей, тогда я сравнил бы оба, – ответил Голдштейн, поглядывая на меня поверх оправы очков. В публике пробежал нервозный смешок. Док был явно доволен собой и собственным ответом. Надо быть с ним поаккуратней.
– Вы сказали, что составили следующее мнение: неизвестный автор надписи на банкноте и известный автор предоставленных образцов почерка, мой клиент, – это одно и то же лицо. И к такому заключению вы пришли на основе начертания букв и способа их написания?
– Да, – отозвался Голдштейн. Он явно получил инструкции быть со мной пожестче, в подробности не вдаваться, отвечать коротко и отрывисто. Руководство для болванов по выживанию при перекрестном допросе: чем меньше болтаешь, тем меньше наломаешь дров.
– А не тем же самым занимается графология? Толкованием букв и способов начертания?
– Да.
– Так что в методике анализа есть значительное сходство?
– В некоторой степени.
– Так все-таки есть значительное сходство в методике? – повторил я – очень медленно, словно несмышленому дитяте, чтобы он как следует осознал вопрос. Придется теперь ему давать более определенный ответ, иначе рискует выставить себя перед присяжными вруном или полным мудаком. Мой любимый метод повторения вопросов уже вынудил его завилять.
