– Да. Значительное сходство в методике анализа имеется.
«Замечательно», – подумал я.
– Обвинитель пытался задать вам вопрос относительно графологии. Наверное, она хотела спросить, насколько легитимна такая система. Итак, она легитимна?
– Да. Конечно, легитимна.
– А это правда, что один графолог растолковал кляксу на подписи Джона Уэйна
[12] как подсознательную подсказку его подсознания о том, что у него рак легких? Было такое?
При этом я вытаращился на присяжных с совершенно офигевшим видом – мол, в жизни большей дури не слышал, но к свидетелю повернулся спиной, чтобы он не видел выражения моего лица.
– Да, – произнес док. Ответил честь по чести, что некий графолог действительно сделал такой вывод, но из-за моей вытянутой физиономии присяжные восприняли это как его согласие с дурацкой теорией, а не как простую констатацию факта, что такая теория на самом деле существует.
– Так это, выходит, больше похоже на предсказание судьбы?
– Нет. Это легитимный интерпретационный метод анализа.
– Никак не пойму, о чем это вы, доктор.
Я повернулся к присяжным и воздел руки к потолку – видите, мол, даже высокооплачиваемому адвокату не по уму, о чем толкует этот парень! Те заулыбались.
– А нельзя ли, так сказать, на примере наглядной демонстрации?..
Настала пора, как выражаются в бейсболе, «занять базу» – только так, чтобы док ни о чем не догадался. Я выдернул из пачки листок с буквой «Г», которую увеличил при помощи копира наверху, и продемонстрировал присяжным. Потом повернулся, чтобы и док его хорошенько разглядел, после чего пришпилил к доске на ножках, рядом с такой же увеличенной буквой с рублевой банкноты. Придвинутые друг к другу, они выглядели совершенно одинаково. Многие обвинители тут же заявили бы протест, и начался бы долгий спор, имею ли я право подвергать испытанию методику работы эксперта. Обычно судья допускает при перекрестном допросе некоторые вольности, и Мириам не стала возражать, потому что знала: своего я все равно добьюсь, а присяжные могут подумать, будто она прикрывает слабые места свидетеля. Мириам вообще предпочитала, чтобы свидетели и сами могли за себя постоять.
– Доктор, эта буква имеет ту же структуру, что и буква на оспариваемой записке, а также на заведомо принадлежащих обвиняемому образцах. Верно?
Я надеялся на положительный ответ. Чуть ли не целую минуту и док, и присяжные таращились на большие буквы перед собой. Голдштейн так старательно в них всматривался, что весь аж перекосился.
Пришлось его малость подпихнуть.
– Эта увеличенная «Г» очень похожа на букву с записки, не так ли?
– Что-то общее есть, да.
– Так они похожи?
– Да.
– А вот эта?
Я вытащил еще один лист бумаги. «Г» была тоже похожая, только взята с другого образца – на увеличенной копии осталась часть какого-то письма. Снова наморщенные брови и пристальных взгляд, но на сей раз не так надолго.
– Да. Очень похожа.
– Графологи выносят суждение о людях на основе того, каким образом те пишут букву «Г»?
– Верно.
– И разве не верно, что, с точки зрения графолога, у человека, написавшего эту букву «Г», могут быть сексуальные отклонения?
Два последние слова я специально оставил на конец фразы, да еще и чуть ли не гаркнул их во все горло, чтобы они эхом заметались по залу, – отличный способ всех разбудить. Почерковедение – это нудно. Секс интересней. А сексуальные отклонения – интересней вдвойне.
– Да, – сказал Голдштейн. – У автора, или кто бы там ни написал эти буквы «Г», вполне может быть предрасположенность к отклонениям в половой жизни.
Я сделал паузу. Хотел, чтобы у присяжных включились мозги, дабы оценить это заявление.
– Вам уже доводилось встречаться с окружным прокурором, ответственным за данную часть суши, – с Мириам Салливан?
Он вдруг занервничал.
– Да. Конечно, приходилось.
– Есть ли у Мириам Салливан сексуальные отклонения?
– Что?! Конечно же, нет!
– Ваша честь!.. – дала петуха Мириам.
– Да-да, я поняла, миз Салливан, – отозвалась судья Пайк. – Мистер Флинн, соблаговолите соблюдать приличия.
– Прошу прощения, ваша честь, но дозволено ли мне спросить, не доводилось ли и вашей чести практиковать в половой жизни нечто экстравагантное?
Все, теперь я реально спустил на себя всех собак. Теперь можно не только растерять все завоеванные у присяжных очки, но и угодить за решетку за неуважение к суду.
Судья Пайк сдвинула очки на самый кончик своего подправленного пластическими хирургами носа и глянула на меня поверх оправы – так серийный убийца-маньяк в кино смотрит на жертву поверх капота своего мощного «Шевроле», перед тем как ее переехать.
– Мистер Флинн, даю вам ровно десять секунд, после чего выброшу вас отсюда к чертовой матери!
Я вдруг ощутил на спине два коротких толчка вибрации. Артурас поставил устройство на боевой взвод. Сразу вспомнилось, как он недавно объяснял про пульт: две кнопки, одна взводить, другая взрывать. Понял, что бомба ожила и готова в любой момент разнести меня на куски.
Глава 14
Артурас смотрел на меня так, будто я только что поднес к горлу его матери острый нож. Я понял, что нажатие на первую кнопку было предупреждением – если меня заберут на отсидку, Артурас сразу же приведет взрывное устройство в действие.
Судья Пайк с пылающими щеками грозно приподнялась над креслом, словно скопившихся в ней паров гнева и впрямь хватало для того, что левитировать над столом.
– Ваша честь, уважаемые члены жюри, прошу вас открыть скоросшиватель «Б» на седьмой странице, – поспешно сказал я.
Никогда не видел, чтобы дело листали с такой лихорадочной быстротой. Судья Пайк открыла подшивку на нужной странице и опять нацелилась на меня разъяренным взглядом. Вид у присяжных был озадаченный.
Я подошел к пюпитру, дабы наглядно пояснить свою мысль.
– Ваша честь, первая буква, которую я тут добавил, – это заглавная «Г» из вашей подписи на реестре подшитых документов, страница семь. Габриэла Пайк. Все верно?
– Да, – отозвалась она – все еще сердито, но уже слегка заинтригованно.
– Доктор Голдштейн, согласно вашему заключению, оспариваемую записку написала судья.
– Нет!
