– Здрасте, можно Джимми?
– А это кто? – ответил незнакомый голос.
– Скажите ему, что это его адвокат.
В трубке возник голос Джимми.
– Вы вообще в курсе, сколько сейчас времени? – буркнул он.
– Это Эдди, – ответил я.
Молчание. Я ничего не говорил. Просто ждал.
– Сто лет, сто зим… Перезвони мне на этот же номер, – сказал Джимми.
Я внес номер в память мобильника, перезвонил.
Он сразу же ответил.
– Молодец. Теперь никто не подслушает. Что стряслось?
– У меня есть четыре лимона, и на них твоя фамилия. Есть для тебя работенка, деньги легкие. Кое-кому надо закрыть рот, – сказал я.
– Ну закрывать рты мы умеем. Когда заявишься?
– Нужно сперва заехать за баблом, много времени не займет.
– Тогда подгребай к шести. Соберу что-нибудь пожрать. Примерно в это время пересменка. В смысле, у тихарей, они тут со всех лавок пасутся. Так что прямиком не ходи, давай в обход. Боковая дверь, стукнешь три раза. Улыбнитесь, вас снимают. До встречи, братан.
И он отключился.
Когда я завязал, наши с Джимми дорожки окончательно разошлись. На этот счет мы более или менее пришли к соглашению. Федералы, Департамент полиции Нью-Йорка, Департамент юстиции, налоговики и бог знает кто еще просто глаз не сводят с мафии. Это могло создать в моей новой честной жизни определенные трудности, и если б нас увидели вместе, я тоже оказался бы под прицелом. Мы время от времени перезванивались, но и это долго не продлилось. Я уже и забыл, что тайная встреча с Джимми может оказаться весьма геморройным делом. Протащить к нему четыре миллиона так, чтобы никто из всех этих многочисленных государственных служб меня не засек, было практически нереально. Ну вот, только вроде начал вылезать из ямы, как сразу же огреб целый мешок забот по новой! Устал, как собака, в жизни так не уставал… Я выругался и пнул стоящий на полу пустой чемодан так, что тот выкатился за дверь.
– У нас проблема, – сказал я.
– Какая? Он хочет больше денег? – поинтересовался Артурас.
– Нет. У него гости. ФБР, АТО
[22], УБН – выбирай, кого хочешь. Стали вокруг его лавки лагерем. Нужно зайти по-тихому. Если я в открытую попрусь туда с целым чемоданом бабла, меня вмиг арестуют, а до кучи и остальных прихватят.
– Ну и обойдемся. И без того риска хватает. Попытаем счастья с Бенни. Сейчас позвоню Олеку и отговорю, – сказал Артурас.
– Погоди. Я сказал, что это будет непросто, но не имел в виду, что совсем уж невозможно. Что-нибудь придумаю. Забыл, что ли, что я хочу все разрулить без убийства свидетеля? Забыл, что я хочу вернуть дочь? Я сделаю все, чтобы вытащить Волчека, не ликвидируя Малютку-Бенни. Я это могу. Твоему боссу нужно, чтобы все произошло именно таким образом.
Это развязало очередной спор между русскими, только на сей раз я вроде как сумел разобрать несколько знакомых слов. К примеру, регулярно повторялось имя Бенни, что сразу возбудило мой интерес. Артурас был вне себя от злости – шея и грудь под рубашкой раскраснелись, с губ летели капельки слюны. Пока он орал на Виктора, я опять уловил «Бенни», а после «nyet, nyet, nyet!». Насколько я понимаю, «nyet» значит «нет». Потом «Бенедикта» и еще какое-то слово, которое я не разобрал, и Артурас сразу же проревел: «Moy brat!» Эта последняя фраза эхом заметалась по комнате. Явно обсуждали Малютку-Бенни, хотя сути я не понял ни шиша.
Виктор внезапно угомонился. Похоже, что в споре победил Артурас.
– Ладно. Поехали за деньгами. Вы тоже с нами. А оттуда – прямиком к Джимми, – объявил тот.
Четыре утра. Два часа на то, чтобы забрать деньги и добраться до ресторана.
Глава 36
Выйти из здания суда куда проще, чем войти. В вестибюле толпились родственники и дружки тех, кто только что загремел под арест и теперь надеялся выйти под залог. В самом низу лестницы кучка копов сдувала пар со стаканчиков с кофе и обменивалась шуточками. Никого из охранников в ночной смене я не узнал. Да и плевать – на выходе не досматривают.
На улице меня сразу пробрал пронизывающий ветер, однако это меня даже порадовало. Долго был на взводе от адреналина, но тот уже начинал испаряться. Холодный ветерок меня здорово взбодрил. Грегор остался наверху. К лимузину на противоположной стороне улицы направились только я, Артурас и Виктор. Я влез первым. Вслед за мной – Виктор, который сел напротив. Когда Артурас забрался в лимузин и сел, я наклонился к нему и задел плечами, делая вид, будто хочу вытащить полы пальто из-под задницы.
Артурас лишь недовольно буркнул.
Ни «щипка», ни «сброса» он не почувствовал.
Я вытащил у него из кармана пальто пульт – настоящий – и подбросил вместо него сразу два фальшивых: тот, что подрезал у него раньше, и тот, который Гарри раздобыл мне у Пола. Теперь у Артураса опять было два пульта, как и вчера, только пустышками на сей раз были оба. Настоящий показался мне чуть более увесистым, когда я сбрасывал его к себе в карман, но в этом плане я набил руку уже двадцать лет назад – могу засечь разницу в полграмма у фальшивого десятицентовика, просто взяв его в пальцы. Артурас вряд ли заметит разницу в весе. По крайней мере, я на это надеялся. Я уже обратил внимание, что настоящий пульт он держит в левом кармане, а пустышку в правом – видно, чтобы случайно не перепутать.
Когда лимузин отъехал от тротуара, я заметил, что припаркован он был у того самого мексиканского ресторанчика, в котором мы с Гарри впервые встретились и разделили трапезу. При той встрече Гарри фактически предложил мне работу. До тех пор у меня в жизни ни разу не было честной работы. И не нужна была, и не хотелось. Мама же моя, с другой стороны, всегда считала, что я работаю юристом, хоть и на подхвате, без диплома. На следующий день после встречи с Гарри я навестил ее в больнице. С каждым годом после смерти отца она все больше сдавала. Каждую неделю я исправно приносил ей деньги, так что мама могла не работать – но от этого, по-моему, было только хуже. Она редко вылезала из кровати раньше полудня, прекратила общаться с подружками. Даже чтение, и то забросила.
В тот день, последний день, она выглядела совсем изможденной. Кожа на лице так истончала, что, казалось, вот-вот порвется. Губы сухие и потрескавшиеся, взмокшие волосы прилипли к коже. Врачи говорили, что точно не знают, откуда вся эта потеря веса, боли, кашель. Ставили все – от рассеянного склероза до рака и обратно.
Где-то глубоко внутри себя я знал, что ее убивает.
Потеря.
Когда отец умер, она продолжала жить – ради меня. Никогда много не плакала – не хотела, чтобы я видел ее боль. Но при всех ее усилиях я знал. Знал, что она уже мертвая изнутри. Как только я начал делать хорошие деньги и мама решила, что у меня хорошая работа, она типа как остановилась. Почти так, как будто закончила свою работу. Подняла меня, а теперь настала пора уходить. Уходить туда, где она опять будет с папой. И стала медленно умирать от разбитого сердца.
