Не обращая на него внимания, я все же избрал свой собственный подход. Присяжным девчонка явно нравилась. Если б я попер на нее буром, то наверняка сразу все испортил бы. Короче, вел себя в ходе допроса по-отечески, над ее ответами больше беззлобно прикалывался, нежели пытался их опровергнуть – чем исподтишка, но настойчиво их рушил, даже не пытаясь обвинять ее во лжи. Я внедрял в сознание присяжных простую мысль: да, она не врет, она действительно жертва коварного нападения, только вот по вполне понятным причинам все в ее бедной головушке перепуталось, в том числе и настоящий злодей – с моим клиентом.
Дайте людям то, чего они хотят.
Присяжные обычно симпатизируют жертвам. По данной же схеме – моей схеме, – им следовало симпатизировать не только ей, но и обаятельному молодому человеку в костюме от «Брукс Бразерс», которого я представлял.
Несмотря на то что обошелся я с ней чуть ли не ласково, по окончании допроса Ханна расплакалась и в полном отчаянии посмотрела на присяжных. Я чувствовал себя полным дерьмом и, когда опять повернулся к своему клиенту, уловил на лице Беркли недовольное раздражение и что-то еще. В тот момент подумалось, что все это просто от нервов и страха. Но, приглядевшись повнимательней, я все-таки определил истинную природу этого чувства – возбуждение. Вид семнадцатилетней девчонки, которая в слезах описывала, какая всепоглощающая паника охватила ее, когда ее схватили и поволокли во тьму, вызвал у Теда Беркли животное возбуждение. Присяжные удалились на совещание, чтобы вынести вердикт. Увидев реакцию Беркли при виде Ханны, я сразу понял, что он виновен. Уже в последующие месяцы, шатаясь по манхэттенским барам, пьяный, я неустанно твердил себе, что перед оглашением вердикта все равно не смог бы что-либо изменить.
Присяжные единогласно оправдали Беркли. Объяснения потерпевшей в ходе опознания сочли необоснованными и недостаточными.
Где-то через час после вынесения вердикта мне позвонил следователь по делу – сообщил, что Ханна пропала, и поинтересовался, нет ли у Беркли возражений против еще одного обыска в его владениях. Тот не возражал. Ничего указывающего на Ханну полиция у него не нашла.
На следующий день, в субботу, я заглянул к Беркли домой. Следак передал мне его лэптоп, который они изъяли в ходе предыдущего обыска. Технические эксперты департамента полиции не обнаружили в нем абсолютно ничего инкриминирующего и теперь решили вернуть. Я сказал копу, что передам его сам, – хотелось как можно скорее навсегда выкинуть Беркли из моей жизни, поскольку я был далеко не убежден, что присяжные вынесли правильный вердикт. Инстинкты подсказывали мне, что Беркли очень опасен, что за его благопристойной и безупречной во всех отношениях оболочкой скрывается что-то темное.
В квартире его не было, и я взял на себя смелость поехать к нему на дачу, куда он обычно отправлялся на выходные.
Постучался, выждал. Его «Порше» стоял на подъездной дорожке. Я услышал шум душа. Через две-три минуты он открыл дверь – голова и грудь мокрые, вокруг талии обмотано полотенце. И прямо чуть ниже пупка на этом самом полотенце – какие-то бурые пятна.
– Что за дела, Эдди? – спросил Беркли, тяжело дыша.
– Копы вернули твой лэптоп. Вот, просто решил заехать отдать.
– Мог бы и не переться в такую даль. Забрал бы у тебя в конторе.
Не хотелось мне больше видеть Беркли ни дома, ни в офисе.
– Да ничего страшного. Я просто…
Но не успел я еще толком выдать неуклюжие объяснения своего нежданного визита, как услышал сдавленный крик.
Беркли улыбнулся и сказал:
– Телик включенным оставил.
– Я тебя ничего ни о чем не спрашивал, – сказал я, просовывая ногу в дверь.
Он попытался было захлопнуть ее, но я резко надавил плечом, и она врезала Беркли точно в лоб. Он полетел на пол, из пореза под глазом сразу заструилась кровь.
Крик перешел в истошный визг.
Я метнулся в прихожую, пнув Беркли по пути ногой в физиономию.
Визг, казалось, целиком заполнил весь дом. На первом этаже было пусто. На втором я увидел приоткрытую дверь спальни. У края кровати виднелась чья-то ступня, ярко-красная ступня, привязанная к угловой стойке изножья.
Широко распахнул дверь. Потом я проделывал это бесчисленное множество раз – почти каждую ночь я распахивал эту дверь во сне и видел ее опять.
Руки и ноги Ханны Тубловски были крепко привязаны к углам кровати проволокой, которая глубоко впилась в истерзанную плоть. Из сломанной челюсти выпал шарообразный кляп, который теперь свободно болтался у горла. Думаю, что Беркли попробовал вырубить ее ударом в лицо, когда услышал мой стук. Ударил слишком сильно. Челюсть сломалась и сместилась, отчего кляп выпал и она получила возможность кричать. Совершенно синие губы были все в свежей крови.
Она была абсолютно голой.
Весь пах и живот покрывала запекшаяся кровь. Груди и шея – сплошь в следах от укусов. Каждый укус окружал сине-багровый кровоподтек, а там, где зубы Беркли прорвали кожу, шариками выступала кровь. Левый глаз у нее был полностью закрыт; правый широко распахнут и в дикой панике смотрел на меня.
Я не смог ее сразу отвязать. Проволоку надо было чем-то перекусить. Так что я просто опустился рядом с ней на колени и сказал, что она в безопасности, что полиция уже в пути.
Набрав «911» с телефона в кухне, я предположил, что на вызов из этого района полиция должна приехать с рекордной скоростью, минут за пять. Оказалось, даже еще быстрее. Копы появились в доме меньше чем через три минуты. Если б они чуть запоздали, Беркли было бы точно не жить.
Он все так же валялся в прихожей, но вроде уже начинал очухиваться. Прижав его руки коленями, я распял его на полу и принялся молотить в рожу. Когда почувствовал, что в левой руке хрустнули кости, стал бить локтями, резко бросаясь на него сверху всем своим весом, отчего его башка с треском колотилась о твердый плиточный пол. Боли в сломанной руке я тогда не чувствовал. Чувствовал только горячие укусы крови, которая брызгала мне в лицо при каждом ударе. Не помню, как копы меня от него оттаскивали. Не помню, как арестовывали. Запомнилось только лицо Кристины, когда она вносила за меня залог. Прокуратура решила не выдвигать против меня обвинения – по той лишь причине, что благодаря моему вмешательству Ханна осталась в живых. Но в моем сознании ее пытали и насиловали только потому, что в отношении к Беркли я не доверился своим инстинктам.
Коллегия адвокатов была готова отозвать мою лицензию и пожизненно исключить из своих рядов – ну как же, собственного клиента избил до полусмерти! На слушании дисциплинарного комитета меня представлял Гарри. Он не стал расписывать, какой я классный адвокат; взамен просто зачитал перечень полученных Ханной телесных повреждений. Она потеряла глаз; сломанная челюсть, которую пришлось буквально собирать по кускам – а потом еще несколько раз ломать и опять собирать по новой, – так окончательно и не срослась, отчего лицо навсегда осталось перекошенным. И на ее теле, и в ее психике остались незаживающие пожизненные шрамы.
