Проснувшиеся птицы высыпали из курятника на двор, и сразу поднялся отчаянный гвалт. Особенно шумели куры. Они бегали по двору, лезли к кухонному окну и неистово кричали:
— Ах-куда! Ах-куда-куда-куда… Мы есть хотим! Кухарка Матрёна, должно быть, умерла и хочет уморить нас с голоду…
— Господа, имейте терпение, — заметил стоявший на одной ноге Гусак. — Смотрите на меня: я ведь тоже есть хочу, а не кричу, как вы. Если бы я заорал на всю глотку… вот так… Го-го!.. Или так: и-го-го-го!!.
Гусак так отчаянно загоготал, что кухарка Матрёна сразу проснулась.
— Хорошо ему говорить о терпении, — ворчала одна Утка, — вон какое горло, точно труба. А потом, если бы у меня были такая длинная шея и такой крепкий клюв, то и я тоже проповедовала бы терпение. Сама бы наелась скорее всех, а другим советовала бы терпеть… Знаем мы это гусиное терпение…
Утку поддержал Петух и крикнул:
— Да, хорошо Гусаку говорить о терпении… А кто у меня вчера два лучших пера вытащил из хвоста? Это даже неблагородно — хватать прямо за хвост. Положим, мы немного поссорились, и я хотел Гусаку проклевать голову, — не отпираюсь, было такое намеренье, — но виноват я, а не мой хвост. Так я говорю, господа?
Голодные птицы, как голодные люди, делались несправедливыми именно потому, что были голодны.
II
Индюк из гордости никогда не бросался вместе с другими на корм, а терпеливо ждал, когда Матрёна отгонит другую жадную птицу и позовёт его. Так было и сейчас. Индюк гулял в стороне, около забора, и делал вид, что ищет что-то среди разного сора.
— Кхе-кхе… ах, как мне хочется кушать! — жаловалась Индюшка, вышагивая за мужем. — Вот уж Матрёна бросила овса… да… и, кажется, остатки вчерашней каши… кхе-кхе! Ах, как я люблю кашу!.. Я, кажется, всегда бы ела одну кашу, целую жизнь. Я даже иногда вижу её ночью во сне…
Индюшка любила пожаловаться, когда была голодна, и требовала, чтобы Индюк непременно её жалел. Среди других птиц она походила на старушку: вечно горбилась, кашляла, ходила какой-то разбитой походкой, точно ноги приделаны были к ней только вчера.
— Да, хорошо и каши поесть, — соглашался с ней Индюк. — Но умная птица никогда не бросается на пищу. Так я говорю? Если меня хозяин не будет кормить, я умру с голода… так? А где же он найдёт другого такого индюка?
— Другого такого нигде нет…
— Вот то-то… А каша, в сущности, пустяки. Да… Дело не в каше, а в Матрёне. Так я говорю? Была бы Матрёна, а каша будет. Всё на свете зависит от одной Матрёны — и овёс, и каша, и крупа, и корочки хлеба.
Несмотря на все эти рассуждения, Индюк начинал испытывать муки голода. Потом ему сделалось совсем грустно, когда все другие птицы наелись, а Матрёна не выходила, чтобы позвать его. А если она позабыла о нём? Ведь это и совсем скверная штука…
Но тут случилось нечто такое, что заставило Индюка позабыть даже о собственном голоде. Началось с того, что одна молоденькая курочка, гулявшая около сарая, вдруг крикнула:
— Ах-куда!..
Все другие курицы сейчас же подхватили и заорали благим матом: «Ах-куда! куда-куда…» А всех сильнее, конечно, заорал Петух:
— Карраул!.. Кто там?
Сбежавшиеся на крик птицы увидели совсем необыкновенную штуку. У самого сарая в ямке лежало что-то серое, круглое, покрытое сплошь острыми иглами.
— Да это простой камень, — заметил кто-то.
— Он шевелился, — объяснила Курочка. — Я тоже думала, что камень, подошла, а он как пошевелится… Право! Мне показалось, что у него есть глаза, а у камней глаз не бывает.
— Мало ли что может показаться со страха глупой курице, — заметил Индюк. — Может быть, это… это…
— Да это гриб! — крикнул Гусак. — Я видал точно такие грибы, только без игол.
Все громко рассмеялись над Гусаком.
— Скорее это походит на шапку, — попробовал кто-то догадаться и тоже был осмеян.
— Разве у шапки бывают глаза, господа?
— Тут нечего разговаривать попусту, а нужно действовать, — решил за всех Петух. — Эй ты, штука в иголках, сказывайся, что за зверь? Я ведь шутить не люблю… слышишь?
Так как ответа не было, то Петух счёл себя оскорблённым и бросился на неизвестного обидчика. Он попробовал клюнуть раза два и сконфуженно отошёл в сторону.
— Это… это громадная репейная шишка, и больше ничего, — объяснил он. — Вкусного ничего нет… Не желает ли кто-нибудь попробовать?
Все болтали, кому что приходило в голову. Догадкам и предположениям не было конца. Молчал один Индюк. Что же, пусть болтают другие, а он послушает чужие глупости. Птицы долго галдели, кричали и спорили, пока кто-то не крикнул:
— Господа, что же это мы напрасно ломаем себе голову, когда у нас есть Индюк? Он всё знает…
— Конечно, знаю, — отозвался Индюк, распуская хвост и надувая свою красную кишку на носу.
— А если знаешь, так скажи нам.
— А если я не хочу? Так, просто не хочу.
Все принялись упрашивать Индюка.
— Ведь ты у нас самая умная птица, Индюк! Ну скажи, голубчик… Чего тебе стоит сказать?
Индюк долго ломался и наконец проговорил:
— Ну хорошо, я, пожалуй, скажу… да, скажу. Только сначала вы скажите мне, за кого вы меня считаете?
— Кто же не знает, что ты самая умная птица!.. — ответили все хором. — Так и говорят: умён, как индюк.
— Значит, вы меня уважаете?
— Уважаем! Все уважаем!..
Индюк ещё немного поломался, потом весь распушился, надул кишку, обошёл мудрёного зверя три раза кругом и проговорил:
— Это… да… Хотите знать, что это?
— Хотим!.. Пожалуйста, не томи, а скажи скорее.
— Это — кто-то куда-то ползёт…
Все только хотели рассмеяться, как послышалось хихиканье, и тоненький голосок сказал:
— Вот так самая умная птица!.. хи-хи…
Из-под игол показалась чёрненькая мордочка с двумя чёрными глазами, понюхала воздух и проговорила:
— Здравствуйте, господа… Да как же вы это Ежа-то не узнали, Ежа серячка-мужичка?.. Ах, какой у вас смешной Индюк, извините меня, какой он… Как это вежливее сказать?.. Ну, глупый Индюк…
III
Всем сделалось даже страшно после такого оскорбления, какое нанёс Ёж Индюку. Конечно, Индюк сказал глупость, это верно, но из этого ещё не следует, что Ёж имеет право его оскорблять. Наконец, это просто невежливо: прийти в чужой дом и оскорбить хозяина. Как хотите, а Индюк всё-таки важная, представительная птица и уж не чета какому-нибудь несчастному Ежу.
Все как-то разом перешли на сторону Индюка, и поднялся страшный гвалт.
