На меня кинулся копейщик с перекошенным от ярости лицом. Он обзывал меня дерьмом и нацелил копье в живот Тинтрегу, понимая, что стоит убить подо мной коня – и я стану легкой добычей для его оружия. По шлему, золотым и серебряным украшениям на поясе, сапогам, ножнам и конской упряжи норманн видел, что перед ним прославленный воин, и убить меня, пусть даже ценой собственной жизни, означало покрыть свое имя славой. О нем мог бы упомянуть поэт, складывая песнь о гибели Утреда. Я дал смельчаку подойти, потом коснулся Тинтрега пятками, тот прыгнул вперед – и копейщик вынужден был перехватить оружие, которое, вместо того чтобы вспороть скакуну брюхо, оставило у того на боку кровоточащий порез. Я махнул Вздохом Змея, перерубив ясеневое древко копья, и противник прыгнул ко мне, ухватился за правую ногу и попытался стащить с седла. Я обрушил Вздох Змея сверху вниз, лезвие проскрежетало по ободу его шлема и прошлось по лицу, отрезав нос и подбородок. Кровь хлынула мне на сапог, и он, скорчившись от боли, подался назад и выпустил меня. Я же ударил еще раз, на этот раз расколов ему шлем. Норманн издал булькающий звук, похожий на рыдание, и закрыл ладонями изуродованную физиономию. Я погнал Тинтрега дальше.
Враги сдавались. Они бросали щиты, роняли оружие и опускались на колени в траву. Женщины закрывали собой мужчин, умоляя прекратить это безумие, и я решил, что крови пролито достаточно.
– Финан! Берем пленных! – приказал я.
Из-за ворот послышался звук рога.
* * *
Бой, начавшийся так стремительно, так же стремительно и завершился, как будто рог стал знаком для обеих сторон. Он запел снова, требовательно, и я заметил, как толпа перед воротами подалась вглубь форта, освобождая дорогу.
Появился епископ Леофстан, сидя верхом на своем мерине и ногами почти цепляя землю. За священником последовал более внушительного вида отряд воинов во главе с Меревалем, в середине которого ехала Этельфлэд. Затем настал черед Хэстена и его свиты, а за ними повалили новые мерсийцы Этельфлэд.
– Ты нарушил перемирие! – набросился на меня отец Сеолнот, скорее опечаленный, чем разгневанный. – Господин Утред, ты нарушил данное нами торжественное обещание! – Он смотрел на распростертые на траве трупы: выпотрошенные тела, кишки которых переплелись с изрубленными кольчугами; тела с расколотыми черепами, с мозгами, вытекающими через треснувшие шлемы; тела, красные от крови, уже облепленные мухами. – Мы поклялись пред Господом! – уныло завывал он.
Отец Харульд, лицо которого окаменело от ярости, опустился на колени и взял одного из умирающих за руку.
– У тебя нет чести! – ядовито бросил он мне.
Я тронул Тинтрега и приставил окровавленное острие Вздоха Змея к шее датского священника.
– Знаешь, как меня прозвали? – процедил я. – Меня называют убийцей попов. Скажи еще хоть слово насчет моей чести – и я скормлю тебе твое собственное дерьмо!
– Ты… – начал было он, но я с силой ударил его Вздохом Змея плашмя по голове, опрокинув на траву.
– Ты солгал, поп, – рыкнул я. – Ты солгал, поэтому не говори мне о чести.
Датчанин промолчал.
– Финан! Разоружи их всех! – рявкнул я.
Этельфлэд вывела свою кобылу, преграждая путь к побежденным норманнам.
– Почему? – горестно спросила она меня. – Почему?
– Потому что это враги.
– Форт сдали бы на Пасху.
– Госпожа, Хэстен за всю жизнь не сказал ни слова правды, – устало объяснил я.
– Он присягнул мне!
– А я никогда не освобождал его от данной мне присяги, – резко возразил я, неожиданно разгорячившись. – Хэстен – мой человек, давший мне клятву! И никакое количество священников этого не изменит!
– А ты дал клятву мне, – напомнила она. – Поэтому твои люди – мои люди, а я заключила с Хэстеном договор.
Я развернул коня. Епископ Леофстан подъехал было ближе, но отпрянул. И я сам, и Тинтрег были перепачканы кровью, мы пахли ею, она блестела на клинке моего меча. Я привстал в стременах, крикнул, обращаясь к тем из людей Хэстена, кто пережил бойню:
– Те из вас, кто христиане, пусть выйдут вперед! – Я подождал немного. – Ну, живее! Я хочу, чтобы все христиане встали здесь! – Острие моего меча указало на свободный кусок травы между двумя штабелями бревен.
Хэстен открыл было рот в намерении заговорить, но я взмахнул Вздохом Змея так, чтобы острие нацелилось на него.
– Одно слово – и я отрежу тебе язык! – рявкнул я.
Он захлопнул рот и я продолжил:
– Христиане идут сюда, живо!
Вышли четверо мужчин. Четверо мужчин и десятка три женщин. И все.
– А теперь посмотри на остальных, – предложил я Этельфлэд, указывая на тех, кто не двинулся с места. – Госпожа, что висит у них на шее? Скажи, это кресты или молоты?
– Молоты, – едва слышно ответила она.
– Он лгал, – отрезал я. – Уверял тебя, что все они, за исключением нескольких человек, перешли в христианство и ждут праздника Эостры, чтобы обратить и остальных, но посмотри на них! Они язычники вроде меня, а Хэстен – лжец. Он всегда лжет. – Я направил Тинтрега через строй ее людей и, пока ехал, продолжил объяснять: – Ему было велено удерживать Эдс-Байриг до возвращения Рагналла, то есть не слишком долго. И он врал, пытаясь это сделать. Госпожа, у него язык без костей, он легко преступает клятвы и при необходимости всегда готов присягнуть, что черное – это белое и что белое – черное. Люди верят ему, потому что его гибкий язык смазан медом. Госпожа, я-то его знаю – он мой вассал и поклялся служить мне. – С этими словами я наклонился с седла, ухватил Хэстена за кольчугу, рубаху и плащ и поднял. Он оказался тяжелее, чем я ожидал, но мне удалось перекинуть его через седло, и я развернул Тинтрега. – Я знаю его всю мою жизнь. И за все это время Хэстен не сказал ни слова правды. Он извивается как змея, лжет как куница и наделен отвагой мыши.
Брана, жена Хэстена, принялась орать на меня из толпы, потом проложила себе дорогу своими кулачищами. Она обзывала меня убийцей, язычником, исчадием дьявола и при этом была, как я знал, христианкой. Хэстен даже одобрил ее обращение, потому что это помогло убедить короля Альфреда милостиво обойтись с ним. Он вертелся у меня на седле, и я двинул ему по заду тяжелой рукоятью Вздоха Змея.
– Утред! – крикнул я, обращаясь к сыну. – Если эта жирная сука хоть пальцем прикоснется ко мне или моему коню, сломай ей ее треклятую шею!
– Лорд Утред! – Леофстан сделал полшага вперед, собираясь остановить меня, потом взглянул на окровавленное лезвие меча и вернулся на место.
– Что, отче? – спросил я.
– Он знает «Верую», – робко промолвил будущий епископ.
– Отче, я тоже знаю «Верую». Разве это делает из меня христианина?
На лице Леофстана отразилась печаль.
– Так он не христианин?
