– Я укрепляю Брунанбург, – заявила она.
– Выкопай ров поглубже, – снова напомнил я. – Поглубже и пошире, добавь в гарнизон две сотни воинов. И Рагналл никогда его не возьмет.
– Все сделаем, – заверила она, потом тронула меня за локоть и улыбнулась. – Ты говоришь очень уверенно.
– К концу лета у меня будет меч Рагналла, – мстительно пообещал я. – А у него – могила в Мерсии.
Я коснулся молота на шее и подумал: не искушаю ли я трех норн, плетущих пряжу нашей судьбы у подножия Иггдрасиля, произнося это вслух. Ночь была теплая, но я поежился.
Wyrd bið ful āræd. Судьбы не избежать.
* * *
В ночь накануне праздника Эостры близ «Ночного горшка» произошла очередная драка. Один из состоящих на службе у Этельфлэд фризов был убит, а другой человек, из моих парней, потерял глаз. По меньшей мере еще дюжина оказалась серьезно помята, прежде чем мой сын и Ситрик успели положить конец уличной потасовке. Сын и принес мне весть, разбудив посреди ночи.
– Нам удалось разнять драчунов, – сообщил он. – Но дело едва не дошло до побоища.
– Что случилось?
– Случилась Мус, – коротко ответил он.
– Мус?
– Слишком она красива, – объяснил сын. – Мужчины ссорятся из-за нее.
– Как давно? – буркнул я.
– Три ночи подряд, – заявил Утред. – Но убийство в первый раз.
– Это не прекратится, пока мы не остановим шлюшку.
– Какую шлюшку? – поинтересовалась Эдит. Она проснулась и теперь сидела, прижимая к груди покрывало из шкур.
– Мус, – повторил сын.
– Мышь?
– Речь о потаскухе, – пояснил я и снова посмотрел на Утреда. – Передай Бирдноту, что, если произойдет еще одна драка, я закрою его треклятую таверну!
– Она больше не работает на Бирднота, – отозвался сын с порога, где казался лишь тенью на фоне царившего во дворе непроглядного мрака. – И воины Этельфлэд настроены подраться.
– Мус разве не работает на Бирднота? – удивился я, встав с кровати и шаря по полу в поисках одежды.
– Уже нет, – подтвердил Утред. – Мне сказали, что другим шлюхам она не нравилась. Слишком большим успехом пользовалась.
– Но если прочие девки не любили ее, то что она делала в «Ночном горшке»?
– Ничего. Она творит свое волшебство в сарайчике по соседству.
– Волшебство? – Я фыркнул, потом натянул штаны и резко пахнущую куртку.
– Пустой сарайчик, – уточнил сын, не ответив на мой вопрос. – Один из тех старых сеновалов, что принадлежат церкви Святого Петра.
Собственность церкви! Едва ли стоит удивляться. Этельфлэд пожаловала церковникам много недвижимости в городе, и половина этих зданий пустует. В некоторых из них, как мне сообщили, собирался разместить своих калек и сирот Леофстан, другие я готовил для фирда, который встанет гарнизоном в Сестере. Значительная часть ополчения уже подтянулась: сельские мужики и парни, вооруженные топорами, копьями, мотыгами и охотничьими луками.
– Шлюха в церковном здании? – развеселился я, натягивая сапоги. – Новому епископу это не понравится.
– А может, напротив, – с усмешкой возразил сын. – Девчонка жутко способная. Но Бирднот хочет выкурить ее из сарая. Говорит, она подрывает ему дело.
– Тогда почему не наймет ее снова? Почему бы ему не вразумить остальных девок и не принять ту потаскушку назад?
– А она не хочет наниматься. Заявила, что терпеть не может Бирднота, других девок и «Ночной горшок».
– И болваны вроде тебя не дают ей заскучать, – рыкнул я.
– Такая прелестная маленькая мышка, – с тоской заметил Утред. Эдит хихикнула.
– Дорого берет?
– Вовсе нет! Принеси ей утиное яйцо в уплату, и она будет скакать на тебе так, что стены сарая ходуном заходят.
– До синяков доходит, так? – спросил я у него. Он не ответил. – Значит, парни из-за нее теперь дерутся?
Утред пожал плечами.
– Из-за нее. – Сын бросил быстрый взгляд. – Она выказывает предпочтение нашим ребятам перед воинами Этельфлэд, отсюда и недовольство. Ситрик с дюжиной парней развел их в стороны, да вот надолго ли?
Я накинул поверх одежды плащ, но вдруг остановился.
– Годрик!
Пришлось крикнуть еще раз, и только тогда малый примчался. Мой слуга повзрослел, и мне предстояло найти другого юнца, чтобы Годрик мог занять место в «стене щитов».
– Подай мне кольчугу, меч и шлем, – велел я ему.
– Ты сражаться собираешься? – удивленно спросил сын.
– Собираюсь припугнуть эту похотливую мышку, – ответил я. – Настраивая наших людей против парней Этельфлэд, она работает на руку Рагналлу.
* * *
Близ «Ночного горшка» собралась толпа. Свет факелов, вставленных в скобы на стене таверны, выхватывал из темноты искаженные яростью лица. Толпа осыпала издевками Ситрика, с десятком воинов охранявшего проулок, ведущий, видимо, к мышиному сарайчику. При моем прибытии толпа смолкла. Одновременно со мной явился Мереваль, покосившийся на мои доспехи. Сам он был в черной одежде с серебряным крестом на шее.
– Меня прислала леди Этельфлэд, – пояснил он. – Она недовольна.
– И я тоже.
– Госпожа на бдении, разумеется. И я был там.
– Бдении?
– Всенощном бдении накануне Пасхи. – Он нахмурился. – Всю ночь мы молимся в храме, а утро встречаем песнопением.
– Ну и чудная у вас, христиан, жизнь, – съехидничал я. Потом обвел взглядом толпу и скомандовал: – Эй, вы все! Расходитесь по койкам! Веселье кончилось!
Один малый, в котором эля в тот момент оказалось больше, чем мозгов, вздумал было возражать, но я подошел к нему, держа руку на эфесе Вздоха Змея, и приятели утащили буяна прочь. Я стоял, злой и мрачный, и ждал, пока народ разойдется. Потом повернулся к Ситрику:
– Эта злосчастная девка все еще в сарае?
– Да, господин. – Ситрика явно обрадовало мое появление.
Ко мне присоединилась Эдит, высокая и привлекательная в своем длинном зеленом платье, с небрежно собранными на затылке огненно-рыжими волосами. Я направился в переулок, следом потянулись Эдит и мой сын. В узком пространстве скопилось около дюжины мужчин, но при одном звуке моего голоса все словно испарились. В конце переулка стояли пять или шесть сараев – низкие бревенчатые здания, предназначавшиеся для хранения сена, но лишь в одном мерцал свет. Двери не было, только открытый проем. Я пригнулся, вошел и тут же застыл на месте.
Потому что, клянусь богами, мышка была прекрасна.
Настоящая красота встречается редко. Большинство переносит оспу, и лица у нас рябые, уцелевшие зубы желтеют, кожу испещряют бородавки, жировики и нарывы, и воняем мы, как овечьи катышки. Любая девушка, дожившая до взрослых лет, сохранившая зубы и чистую кожу, уже почитается красавицей, но эта девчонка обладала чем-то много большим. Она светилась. Мне вспомнилась Фригг, немая, которая когда-то была замужем за Кнутом Ранулфсоном, а теперь жила в поместье моего сына, хотя тот и думал, что я об этом не знаю. Фригг была обворожительной худощавой смуглянкой, а эта девчонка – светловолосая и в теле. Она лежала голая, задрав бедра, и ее безупречная кожа просто лучилась здоровьем. Груди были налитые, еще не обвислые, голубые глаза живые, губы пухлые, а лицо светилось радостью, пока я не стащил мужика, примостившегося у нее между ног.
