– Ступай и отлей в канаву! – рявкнул я ему.
Поскольку это был один из моих парней, то он натянул штаны и выскочил из сарая так, будто его норовили ужалить в задницу десятка два демонов.
Мус откинулась на сено, подпрыгнула на нем и хихикнула.
– Господин Утред, добро пожаловать опять, – обратилась она к моему сыну, который ничего не сказал.
На копне сена стоял закрытый фонарь, и в его неверном и тусклом свете я сумел разглядеть румянец, заливший щеки парня.
– Со мной говори, не с ним, – рыкнул я.
Девушка встала и стряхнула со своей совершенной кожи приставшие травинки. Ни единого рубца, никакого изъяна, хотя, когда она повернулась ко мне, на лбу я заметил родимое пятно – небольшое, красное, в форме яблока. Было почти облегчением обнаружить, что красота ее не идеальна, поскольку даже руки у нее оставались гладкими. Руки у женщин стареют быстро: обжигаются о горшки, стираются от прялки, грубеют от стирки. У Мус же ладони были как у младенца: мягкие и невредимые. Нагота, похоже, ее совсем не смущала. Она улыбнулась мне и отвесила легкий уважительный поклон.
– Господин Утред, приветствую тебя, – произнесла девушка, явно забавлявшаяся моим гневом.
– Кто ты?
– Меня зовут Мус.
– Каким именем нарекли тебя родители?
– Заноза, – сообщила она, все так же улыбаясь.
– Что ж, Заноза, вот какой у тебя выбор, – буркнул я, – или ты работаешь на Бирднота в «Чибисе», или покидаешь Сестер. Все ясно?
Она нахмурилась и прикусила губу, как будто задумалась, потом снова одарила меня очаровательной улыбкой.
– Я всего лишь отмечаю праздник Эостры, – заявила она лукаво. – Мне сказали, что тебе нравится этот праздник.
– Зато мне не нравится, когда из-за тебя этой ночью убивают в драке человека, – отрезал я, сдерживая досаду на ее сообразительность.
– Я просила их не драться, – сообщила Мус с выражением полной невинности в глазах. – Не хочу, чтобы они дрались, – хочу…
– Чего хочешь ты, я уже знаю, – оборвал ее я. – Вопрос в моих желаниях! А я хочу, чтобы ты либо работала на Бирднота, либо убиралась из Сестера.
Она наморщила носик:
– Не нравится мне Бирднот.
– Я тебе понравлюсь еще меньше.
– О нет! – захихикала девчонка. – О нет, господин, никогда!
– Работаешь на Бирднота или уходишь! – стоял на своем я.
– Господин, я не могу на него работать, – возразила она. – Он такой жирный и противный!
– Шлюха, выбор за тобой, – отрезал я и с трудом оторвал взгляд от этих полных красивых грудей и невысокой фигуры, одновременно стройной и пышной.
Она знала, что смущает меня, и явно забавлялась этим.
– Почему Бирднот? – осведомилась Мус.
– Он не позволит причинить тебе вред! Ты будешь ублажать того, кого он тебе скажет.
– В том числе и его, – пожаловалась она. – Такая мерзость! Это все равно что лечь под разжиревшего хряка.
По телу у нее пробежала дрожь.
– Если не работаешь в «Чибисе» – покидаешь Сестер, – еще жестче заявил я, не поддавшись на преувеличенно выраженное ею отвращение. – Мне без разницы, куда ты пойдешь, но здесь тебя не будет.
– Хорошо, мой господин, – покорно изрекла она, потом глянула на Эдит. – Можно мне одеться?
– Одевайся, – буркнул я. – Ситрик!
– Господин?
– Стереги ее до утра. Запри в одном из амбаров и проследи, чтобы поутру она ушла по южной дороге.
– Господин, в Пасху никто не путешествует, – нервно заметил Ситрик.
– Значит, пусть сидит тихо, пока кто-нибудь не отправится на юг! И тогда выстави ее вон и убедись, чтобы она не вернулась.
– Да, господин.
– И завтра же, – продолжил я, повернувшись к Утреду, – ты снесешь все эти сараи.
– Хорошо, отец.
– А если ты вернешься, – я снова посмотрел на девушку, – я тебе кожу со спины так спущу, что ребра покажутся. Поняла?
– Поняла, мой господин, – отозвалась девчонка с грустью, потом улыбнулась Ситрику, своему тюремщику, и нырнула в прогал между двумя кипами сена. Там валялась ее беспорядочно сброшенная одежда, и Мус опустилась на четвереньки, собирая ее. – Я только оденусь, – бормотала она, – и не причиню вам никаких неприятностей, обещаю!
С этими словами чертовка ринулась вдруг вперед и прошмыгнула в нору в задней стене сарая. Из дыры высунулась изящная ручка и ухватила то ли платье, то ли плащ и была такова.
– Догнать! – заорал я.
Она юркнула в свою мышиную норку, бросив у фонаря кучку монет и резаного серебра. Я наклонился, но обнаружил, что через дыру мне не пролезть – слишком мала, – поэтому выбежал в переулок. Прохода за сарай не было, и, пока мы обогнули соседний дом, ее давно след простыл. Я постоял у входа в переулок, глядя на пустынную боковую улочку, и выругался с досады.
– Кто-то должен знать, где живет эта сучка, – буркнул я.
– Когда имеешь дело с мышью, нужен кот, – заметил мой сын.
Я крякнул. Ну, подумалось мне, я хотя бы припугнул девчонку, и, быть может, она утихомирится. Почему ей больше по нраву мои люди, чем воины Этельфлэд? Мои не чище и не богаче. Напрашивалась мысль, что она просто любит устраивать заварухи и ей нравится, когда мужчины дерутся из-за нее.
– Завтра снесешь сараи, – напомнил я сыну. – И разыщи эту сучку. Найди и запри.
Мы с Эдит пошли домой.
– Она красивая, – уныло промолвила Эдит.
– С такой-то отметиной на лбу? – возразил я в тщетной попытке изобразить несогласие.
– Красивая, – не сдавалась Эдит.
– Как и ты, – сказал я – и не солгал.
Комплимент заставил ее улыбнуться, хотя улыбка вышла покорной, даже с оттенком печали.
– Сколько ей: шестнадцать или семнадцать? Когда найдешь, выдай ее замуж.
– Кто ж возьмет такую шлюху? – свирепо спросил я, подумав, что на самом деле хотел бы уложить эту потаскушку в постель и хорошенько перепахать ее спелое аккуратное тело.
– Быть может, муж укротит ее, – предположила Эдит.
– А быть может, мне жениться на тебе? – вырвалось у меня.
Эдит остановилась и посмотрела на меня. Мы как раз проходили мимо большой церкви, где шло пасхальное бдение, и отблеск свечей падал из открытой двери, оттеняя лицо Эдит и заставляя блестеть бегущие по щекам слезы. Она протянула руки, ухватилась за нащечники моего шлема, приподнялась на носки и поцеловала меня.
Боги, в каких дураков превращают нас женщины!
* * *
Я всегда любил затеять нечто особенное в праздник Эостры: нанимал жонглеров, музыкантов и акробатов, но появление Рагналла за несколько дней до праздника отпугнуло подобный народ от Сестера. Тот же страх стал причиной отказа многих гостей от приезда на церемонию возведения Леофстана на престол, тем не менее церковь Святого Петра была переполнена.
