Маман тоже вышагивала на каблуках, но в отличие от дочки делала это весьма умело. И платье на ней было не таким дешевым и кукольным, но все равно неуместным и вульгарным.
Слишком много алого… Так бы, наверное, сказала Иванова мама.
Красивая, как пожарная машина… Так бы наверняка сказал Иванов отец.
Вот такой она и была, слишком алой и слишком красивой. Но хотя бы красивой, в отличие от своей дочери.
– Что это на ней за тряпка? – шепотом спросила Ксю. Вопрос был риторический, но Олежка Троекуров согласно кивнул. Уж Олежка-то со своей сложносочиненной прической знал толк в стиле и красоте.
– А в ушах у нее, по ходу, катафоты! – сказал он и брезгливо поморщился. – Глянь, как светятся!
Обращался он исключительно к Ксю. Наверное, почуял в ней родственную душу.
– Бедная девочка, – сказала Юна шепотом и бросила сочувственный взгляд на Ивана.
А он ведь не сразу понял, почему сочувственный. Хотя мог бы догадаться по пустующему рядом стулу и табличке с написанным на ней именем. Нет, это не Доминика бедная девочка, это он бедный мальчик, которому весь ужин придется провести рядом с вот этим карамельно-розовым недоразумением. Уж лучше бы она явилась к столу в том, в чем приехала. Те шмотки смотрелись на ней как-то органичнее.
А седовласый тем временем уже предупредительно отодвинул перед Доминикой стул и, как только она оказалась рядом с Иваном, обошел стол, уселся рядом с ее матушкой, с правой стороны от все еще пустующего стула хозяйки.
– Привет. – Нужно было что-то говорить, как-то вспоминать те безупречные манеры, которые аж целый год вдалбливали в его голову в закрытой английской школе.
Вроде и не сказал ничего особенного, а Доминика посмотрела на него таким внимательным, таким пронзительным взглядом, что захотелось спрятаться под стол.
– Это ты мне? – У нее оказался неожиданно приятный голос. Пожалуй, голос – вот единственное приятное, что в ней было. Никакая. Лицо с бледной кожей и белесыми ресницами, словно наспех нарисованный карандашный набросок. Яркими на этом лице оказались только глаза, пожалуй, даже слишком яркими.
– Это я тебе. – Он даже кивнул для пущей убедительности. – Я Иван, а ты Доминика?
– Ника. Я Ника, – сказала и сжала кулаки. Зло блеснуло на безымянном пальце дешевое колечко с дешевыми кристаллами. – Никогда не называй меня Доминикой. Понял?
– Понял.
Вообще-то, он сразу все понял про эту ненормальную, и даже печальный взгляд Юны принял с благодарностью, и даже на ироничную улыбку Ксю ответил такой же точно ироничной улыбкой. Ничего, как-нибудь продержится. Кой-чему его все-таки научили в закрытой английской школе. А колечко она сняла, сдернула с пальца едва ли не с остервенением. Интересно, куда дела? Бросила под стол? С такой станется.
– А ты вообще кто такая? – Ксю изящным жестом поправила бретельку античного платья. – Откуда свалилась на наши головы?
Доминика ответила не сразу. Они уже было подумали, что и не ответит, когда она сказала, не поворачивая головы:
– Я никто. Успокойся.
– Вот я и вижу, что ты никто. – Ксю обвела собравшихся требовательным взглядом, словно приглашала в свидетели. – Я только никак не могу понять, что ты со своей вульгарной мамашкой делаешь за этим столом. – И ножиком постучала по фарфоровой тарелочке для пущей убедительности.
– Ксения, перестань. – Взгляд Юны по прежнему излучал жалость и понимание. – Не нужно смущать нашу гостью.
– Ты еще скажи, что надо быть терпимее к людям третьего сорта. – Теперь Ксю поправляла уже не бретельку, а завитую прядь волос. Она поправляла, а Иван не мог оторвать взгляда от тонких, лишенных даже намека на маникюр пальцев Ники-Доминики.
Пальцы жили своей собственной жизнью, тихонечко поглаживали льняную скатерть, тянулись к ножу. А когда дотянулись и сжали его рукоять с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Иван сжал узкое запястье.
– Положи, – шепнул в стремительно розовеющее то ли от обиды, то ли от ярости ухо. Он бы поставил на ярость. – Положи, я сказал. – И запястье сдавил чуть сильнее, лишь затем, чтобы она разжала пальцы.
Вот только она не разжимала, побелела лицом, потемнела взглядом, но продолжала держать чертов нож. А ведь взгляд такой… почти сумасшедший. Еще пырнет кого ненароком в порыве душевных страданий.
Так они и сжимали: она нож, а он ее руку. Со стороны, наверное, это выглядело мило. Вот она ему улыбается! Вот он ей помогает разобраться со столовыми приборами! Но они-то двое знали правду. Ей было больно, потому что теперь побелели от усилия уже костяшки его собственных пальцев. А ему было неловко и дико от всей этой ситуации. И страшно разжимать руку. И страшно отпускать ее запястье.
– Не надо глупостей, Доминика.
Дернулась. На мгновение показалось, не удержит. На мгновение показалось, что вот этот серебряный ножик сейчас вонзится ему в глаз. На радость Олежке Троекурову.
Удержал. И даже нашел в себе здравомыслия сказать:
– Пожалуйста.
Разжались пальцы, и серебряный ножик упал сначала на тарелку, а потом и под стол. Ножик упал, и Ника-Доминика тоже едва не упала. Но удерживать ее он больше не стал. И даже если бы она, как полная дура, полезла под стол за этим чертовым ножом, он не стал бы вмешиваться. Пусть лезет. Чего уж там!
Ей не позволили. По знаку Терезы к Доминике шагнул официант, положил новый нож взамен упавшего. А потом атмосфера в столовой неуловимо изменилась, словно бы сквозняк пролетел над безупречно сервированным столом. Даже пламя свечей качнулось сначала в одну, а потом в другую сторону. А место во главе стола заняла златовласая дама.
Она была немолода. Отрицать этот факт не смог бы никто из присутствующих. Она была красива. И этот факт тоже никто не стал бы отрицать. Раньше Ивану казалось, что красивой женщина может оставаться лет до тридцати, ну максимум до сорока, но женщине во главе стола было далеко за семьдесят, а она по-прежнему оставалась красивой. И стильной. И элегантной. И харизматичной. Внимание она умела завоевывать и удерживать.
На Агату Адамиди, затаив дыхание, смотрели все без исключения. Впрочем, нет, одно исключение было. Оно сидело по правую руку от Ивана, и пялилось на собственные руки. Ну и ладно.
– Добрый вечер! – У Агаты был сильный, властный голос. И пронзительный взгляд. А улыбка немного горькая, словно бы она все про всех знала, и знание это ее не радовало. – Я счастлива, что вы все приняли мое приглашение и явились на виллу «Медуза». – Она так и сказала – «явились». Словно верные вассалы по первому зову. – Я счастлива видеть за этим столом своих близких друзей, деловых партнеров, всех своих детей и всех своих внуков.
Вот интересно, а Ника-Доминика с ее маман кем приходятся Агате?
– Я собрала вас в этом чудесном месте, чтобы возобновить одну старую традицию рода Адамиди.
