В самом скором времени в старших классах передо мной с шумом, как в рулон собранный плакат, развернулась панорама реального мира. Он был исполнен такого обмана, в сравнении с которым «карова» через «а», замененное мной у Фимы на «о», выглядела идиллическим образцом пионерской взаимовыручки. Ничьего места ни в каком обществе он не занял, стал фотографом в каморке вход со двора, в дальнейшем при редких встречах на улице всегда говорил что-нибудь смешное, но не веселое. И вообще не верю я, что, выдавая себя за грамотного, неграмотный может принести кому-нибудь вред. Так же как что лентяй и двоечник, выправивший себе впоследствии корочки кандидата агрономии, уступает в сообразительности законопослушному ботанику. Я знал человека, который купил своему сыну бланк аттестата зрелости с печатью – в советское время! – и проставил в нем скромные оценки, а по черчению так и вовсе двойку: для правдоподобия, как он объяснял. Сын окончил театральный институт и стал знаменитым актером, он сценой бредил со школы – в которой по этой причине был второгодником. Я знал ученого-гуманитария, которого в советское время посадили потому, что подосланный провокатор донес, что брал у него читать Гумилева. Отбыв срок, он стал подписываться «доктор схоластики»: в возмещение, как он объяснял, претерпленной несправедливости.
Поэтому нынешняя волна борьбы с поддельными диссертациями и званиями не производит на меня впечатления. Да кажется, и ни на кого. Признаюсь, что когда 20 лет назад увидел в переходе метро человека с табличкой на груди «дипломы МГУ» и портфелем, набитым этими дипломами, то подумал: всё, свобода! свободнее не бывает! Считаю себя доктором схоластики – и буду им. А не узником мордовского лагеря за книгу «Фарфоровый павильон». Конечно, ЛДПР и ее вожатому лучше бы научных вкладов не делать. Но вот если хочет обыкновенный человечек открыть невеликий бизнес, и его прессуют чиновничий рэкет и бандитский, пожарники, банки и все кому не лень, а тот же липовый диссер может оказаться хоть и мелким, но козырем, и он платит за него сколько полагается тысяч баксов, – и что, я должен возмутиться? Да никогда, и дай ему бог счастья.
В конце концов есть Григорий Перельман, у него, говорят, что ни мысль, то диссертация, обойдемся им одним.
19–25 марта
19 марта исполняется 80 лет Филипу Роту, самому сегодня известному американскому писателю. В этот день город Ньюарк, штат Нью-Джерси, в котором он родился, устраивает в его честь пышное празднество, включающее, в частности, автобусный тур по местам и маршрутам, связанным с биографией писателя и судьбой его героев. Вечером состоится большой прием «только по приглашениям». Его мать и отец эмигрировали из Галиции. Нет смысла посвящать колонку очерку его творчества – есть статья в Википедии. Мне хочется просто поздравить его, я, во-первых, его поклонник, люблю его книги, его жизненную (и тем самым писательскую) позицию, а во-вторых, имею удовольствие быть лично с ним знакомым.
Он автор более 25 книг. Все, начиная с первой, вышедшей в 1959 году, имели большой, шумный, длительный успех у читателя. В последние годы – а последние годы у писателя – это те, когда он может писать, не заботясь об успехе, – некоторые его вещи вызвали меньший интерес, но это связано и с переменой отношения общества к литературе, к чтению. (В Америке, написал не так давно Рот, осталось… он привел точное число, 29 тысяч с чем-то… читателей – столько, сколько купили мою новую книгу.) Подавляющее большинство переиздавалось большими тиражами, некоторые становились национальными и мировыми бестселлерами, экранизировались. Рот награжден Пулитцеровской премией, Национальной, премией Кафки. Но не Нобелевской, хотя выставлялся много раз и часто считался фаворитом. Так бывает: выдающемуся кинорежиссеру Скорцезе киношники через силу выдали Оскара, скорее «по совокупности заслуг», а замечательного актера Ди Каприо так год за годом и обносят.
Первая его книга, которую я прочел, была «Случай Портного». Так принято переводить название на русский, хотя дословно это «Жалоба Портного» (психоаналитику), а можно и «Невроз» и «Комплекс». Она открывается предуведомлением на первой странице: «Невроз Портного (получил название по имени пациента Александра Портного, 1933 года рождения) – нервное расстройство, представляющее собой хронические половые извращения на фоне постоянного столкновения нравственных альтруистических побуждений и крайних сексуальных устремлений. Характеризуется склонностью к эксгибиционизму, вуайеризму, фетишизму, аутоэротизму, оральному совокуплению. Однако ни эротические фантазии, ни сексуальные контакты не приносят пациенту настоящего удовлетворения, мало того, усугубляют чувство вины и страх возмездия, воплощенный в идее кастрации». Подписано доктором Шпильфогелем, честь по чести, как и должна выглядеть внушительная научная информация.
«Портной» вышел в 1969 году, до перевода на русский оставалась еще треть столетия. Я прочел его в 1971-м в бумажной обложке, привез знакомый американец. Литературные достоинства книги, которую я читал, создававшей, воссоздававшей, передававшей, называйте как хотите, мир выходца из мелкобуржуазной провинциальной еврейской среды Америки, были самоочевидны. Но куда притягательнее, чем они, действовала на меня безоглядная откровенность и полное бесстрашие автора, выражавшиеся в признаниях главного героя. Не то чтобы Филип Рот становился Алексом Портным, но надо было быть Ротом, чтобы осмелиться вывести на люди такого Портного. И еще: герой был одновременно американец и еврей, тот и другой в полной мере; и автор, в своей сфере и по-своему, точно так же. Герой по-еврейски бесконечно рефлектировал, занимался самоедством, шарахался и по-американски знал, что живет в своей стране и твердо стоит на своей земле. Автор по-американски был уверен в каждом своем слове и в общем направлении мыслей и по-еврейски отмечал, какие желания обуревают героя и почему он так часто отводит глаза. Тот экземпляр книги до сих пор стоит у меня на полке.
Потом знакомые и почти незнакомые иностранцы оставляли другие книги Рота, про Кипеша, про Цукермана – вплоть до «Другой жизни». Все хотелось читать, вспоминать, как написал один критик, их «большие и малые идеи», эпизоды, отдельные фразы. Потом советский режим кончился, меня стали выпускать за границу, несколько семестров я преподавал в Штатах. Кто-нибудь из тамошних знакомых говорил: «Я прочел последнюю книгу Рота, хочешь?» – я брал и читал: «Человеческое клеймо», «Американскую пастораль», еще 4–5. И во всех повторялось то, что было в «Портном»: его персонажи и он сам были стопроцентные американцы и стопроцентные евреи. Американцы не фолкнеровские, не апдайковские, и евреи не шолом-алейхемовские, не агноновские, не бабелевские. А вот эти – Портной, Цукерман.
Галицийские ли корни, или что другое привели его в Нью-Йорке в ресторан «Русский Самовар». И еще раз. А на третий к нему подгреб хозяин, Роман, и сказал: ну однажды, ну даже дважды, но почему опять? Тот повертел рукой, охватывая помещение: «Дух»… Там мы и познакомились, весьма поверхностно, но и поверхностный разговор с ним показался мне приятен. А через год я возвращался из Детройта после операции на открытом сердце и угадал как раз на день рождения Романа. Я был только месяц как со стола, Рот ветеран. Он не хотел верить, что я так быстро встал на ноги: «Меня заставили гулять по дому и по двору три месяца». Кто за вами ухаживал, спрашиваю, жена?.. Медсестра дневная и медсестра ночная. Врач сразу сказал: первое – прогоните жену… Как читатель его книг, я должен был сам догадаться.
