Среди тех и других есть такие, которые заявляют о том, кто они: чалмой, кипой, платочком. Но есть и другие, вовсе не желающие, чтобы в них вглядывались и с кем-то отождествляли. Не из трусости. Принципиально. Не хотят, чтобы их узнавали. Хотят быть именно неузнанными, быть собой, частными людьми. Не важно, зачем они выходят на улицу: затем, зачем большинство людей, по делам, пройтись – или что-то на ходу обдумать. Мало ли зачем. Всякая жизнь имеет интимную сторону, они ею дорожат. Интимность – это право на закрытость, но еще прежде закон. Адам и Ева, узнав, что они наги, прикрылись смоковными листьями и спрятались. Бывают такие ситуации, когда открытость синоним бесстыдства, порнографии.
Что такое крайний случай глумливого разрушения укрытия необходимого индивидууму, глумливой выставленности его напоказ перед всеми и к чему это приводит, мы знаем. Это желтые звезды, нашитые на одежду евреев. Об этом замечательно написал в своем эссе 1944 года «Размышления о еврейском вопросе» Жан-Поль Сартр. Что оставалось делать нам, неевреям, спрашивает он себя. Выказывать солидарность, снимая перед ними шляпу? Некоторые так и поступали. Но сострадание только прибавляло жертвам страданий. «В конце концов, мы уже отводили глаза. Каждый наш взгляд, помимо их и нашего желания, выделял их». Как объект. Как евреев. И дело было не в том, что они хотели скрыть свое еврейство. А в том, что они были беззащитны перед тем, что любой может лезть к ним в душу. То же переживали гомосексуалисты, которым приказано было нашивать розовый треугольник. И героиня романа Готорна, пойманная на адюльтере, которой вышили на платье алую букву А. И, надо полагать, бубновый туз на спинах русских каторжников.
Желтая кофта Маяковского потому и эпатировала буржуа, что бросалась в глаза, захватывала внимание, ослепляла. Она была частью «пощечины общественному вкусу». Пощечина всегда пощечина, так что эта, пощечина эстетства, вскоре раздавалась в унисон с пощечинами, тумаками и выстрелами вышедших на улицу матросиков. Во многих рассказах о Сталине упоминаются его «желтые, как у тигра, глаза». У тигра или не у тигра – на совести рассказчиков, но их желтизна притягивала взгляд не менее зловеще, чем звезды на еврейских рубашках. Бубновый туз был «гуманной» заменой рваных ноздрей и клейменного словом «вор» лба. Но через пару столетий советские зэки сами выжигали себе на лбу «раб КПСС». Не существенно, кто начал, существенно, что начато. Матросики, вождь пролетариата, штурмовики пользовались насилием как нормой в обращении с публикой, приученной, привыкшей к слову «насилие», к насаждению его, пусть в качестве художественного образа.
Насилие начинается с вглядывания, со сравнения встречного с тем образом, который уже отпечатан в подсознании как ненавистный. Вглядывание – цель. Сперва человека выволакивают из его человеческой внешности, доставшейся от природы и воспитанием подогнанной к его сущности, – и только затем из метро. Сперва расшибают его сокровенное, то, где он целиком принадлежит себе, является собственностью себя, – затем его кости и череп. А позволяет так себя вести обстановка – не логически анализируемая, а чутьем определяемая как своя. Та, где главное понятия, а мысль и знание – пошли они в. Где права сила, а слабый – сиди в и не чирикай. Где невнятный звук, жалкие слова, грубые телодвижения зовутся песней, а кто их производит, артистом. Где начальник страны ботает по фене, по нашей. А чье-то несогласие с ним, начальником, объясняет самыми низкими мотивами: намерением несогласного урвать, украсть, добравшись до власти. И в этом начальник оказывается опять-таки заодно с вглядывающимися и расшибающими. Только они думают так о его власти.
Возможно, такая его позиция – всего лишь политика, и так ему легче начальствовать. Но безусловно и в первую очередь этот стиль создает ту атмосферу вседозволенного амикошонства, в которой становится легко выходить на улицу и выкидывать вперед руку. Так же как в стране, где генеральный прокурор говорил «расстрелять, как бешеных собак», легко было перемолоть в лагерную пыль кого угодно. Иначе говоря, непонятно, кто спускает курок: тот кто приглашает к запанибратству, устанавливая это оскорбительное для человеческого достоинства положение вещей, – или кто им пользуется, развивая его в сторону напрашивающегося конца.
Судя по интернетским «коментам», нынешние вожди все равно уже зачислены в евреи, масоны, в продавшиеся америкосам. Исправить этого они не могут: таковыми они отпечатались в упомянутом подсознании этой категории населения. Которую сами формировали. Так не разумнее ли, и не полезнее ли для нравственного развития общества, и не самоуважительнее ли им начать говорить вежливо, как тот же Керенский, и интеллигентно, как тот же Столыпин?
1–7 февраля
В начале декабря на обширной площади хребта Кармель несколько дней полыхал пожар. Притом что площадь поражения была много меньше захваченной лесными пожарами этим летом у нас, справиться с ним своими силами Израиль был не в состоянии и призвал на помощь пожарных других стран, в том числе России. Кармельский огонь высветил и обнажил положение дел куда более серьезное, чем само это природное бедствие. А именно: каковы реальные потенциал и мощь, технические и в неменьшей степени волевые, нынешнего Израиля. Известный газетный обозреватель Алуф Бенн назвал свою статью в «Ха-Ареце» «Кармельский ад доказывает, что Израилю не по силам война с Ираном». Пусть это голос левака, но когда на кону может оказаться само существование страны, имеет смысл прислушиваться к предупреждениям не сомнительно-благоприятным, а крайним, максимально угрожающим.
Две последние ливанские кампании были Израилем выиграны, но отнюдь не так убедительно, как Шестидневная война – символ и точка отсчета победоносности и военного превосходства. Ливанские «летние дожди» и «литые свинцы» вызвали у самих израильтян и сочувствующих и разочарование, и ряд оговорок. Хизболла и ХАМАС вообще объявили их своими победами – пропагандистки и идя на прямую фальсификацию фактов. Однако в 1967-м у тогдашних противников Израиля не было ни крохотного фактика, на котором пропагандировать, который фальсифицировать. За минувшие десятилетия коренным образом переменились и критерии, и методы дезинформации: чем дальше, тем свирепее они будут. Годами разогреваемые обвинения израильтян в том, что их самолеты врезались в нью-йоркские башни, – и сегодняшние, что они натравливают акул на купальщиков в Египте, – покажутся младенческим лепетом в случае войны с Ираном.
Но не об этих на поверхности лежащих прогнозах, не об убедительности такой логики речь – и не моя, дилетанта в политике, эта область. Есть другой, не одному мне кажущийся более существенным, исторический план происходившего (и, похоже, происшедшего необратимо) за последние 40 или около того лет с современным миром. Израиль только частный случай. Несколько лет назад небольшую группу писателей пригласили в Израиль. Нас возили по стране, устраивали встречи. В кибуце Эйн-Геди к нам вышел пожилой гид, один из его основателей. По специальности, если я правильно запомнил, юрист, но еще и крестьянин, столяр, водопроводчик, философ – как все кибуцники. Он описал прошлое общины и настоящее, предположил, каким будет ближайшее будущее. Социализм повсеместно, в частности, и здесь, пришел к концу, его идеи нимало не интересуют молодых, большинство заявило права – вполне законные – на свою долю общей собственности. Он говорил об этом спокойно, серьезно, с легкой приправой юмора. Я спросил, а как формулировался замысел создать общину. Не идеи, а непосредственное желание, необходимость. Он усмехнулся и сказал: «Ну, например, – мы хотели жить без денег».
