Что евреям надо не забываться, надо помнить, что они евреи, то есть не раздражать неевреев, среди которых они живут, стараться понравиться и угодить, я слышу с той и другой стороны более или менее всю жизнь. Как правило, от людей пожилых, измаянных угрозами, испуганных, претерпевших от преследований и унижений или, по крайней мере, узнавших о них из чьего-то горького опыта. В моем детстве их было больше, чем сейчас, тетушки, бабушки помнили о погромах, пережитых их родителями. Но главное, конечно, гены, в которых осела вся история народа.
Понятно, что жить с такой философией невозможно. Точнее, возможно только в гетто с натянутой над стенами колючей проволокой, с изгойством, с замордованностью, вековой и сиюминутной. Это философия заведомой приниженности, одна из самых жалких на земле. А если называть вещи своими именами, то и самых бездарных. Мертвечина лезет наружу, как только философ начинает приводить доводы. Это как приводить доводы, почему лучший способ передвижения – ползком. Читаешь, и кажется, что писавший не замечает, как убого получается, а то и рад упертости рассуждений. Поврежден самый корень его посылки, как сейчас говорят, месса́жа, – естественно поэтому, что его тотчас сносит и в неприличную бестактность вроде называния неевреев, окружающих еврея, оборванцами, а их споры и противостояния склоками хозяев. В них, мол, гостю, с одной стороны прибитому, но с другой и больше их понимающему, участвовать не пристало. И все это богатство мысли – по поводу митинга на Болотной, в котором были замечены некие евреи. Что это не проходная тема, которая мало ли кому может прийти на ум и, плохо обдуманная, выскочить на журнальную страницу, а программная, говорят и вопросы в рубрике «4 х 4»: один из них игриво сформулирован – не лучше ли евреям поберечь голос, сходить в синагогу и почитать изящную литературу?
Чтобы меня не одернули «а ты кто такой дерзить начальству?», подкреплю свои позиции авторитетом Исайи Берлина. Это фрагмент моего с ним разговора, магнитофонная запись: «Я помню историю, когда губернатор Иерусалима, еврейский, после осады к нему пришли канадские евреи – он был канадец, это было в сорок седьмом году, его имя Джозеф. Во время осады Иерусалима арабами он вел себя довольно храбро и умело. К нему пришла делегация канадская, сионистская. Желали поговорить, спрашивали его, что нужно делать, он давал разные советы, что нужно делать в Канаде – им. Они сказали: нет, вы знаете, если мы это сделаем, то это может канадцам не понравиться. Он сказал: “А, я думал, что вы канадцы”».
Теперь из колонки в «Лехаиме»: «По мне, выражение “эта страна” в устах еврея звучит намного естественнее, чем трескучее и пустое “наша страна”, “моя страна”»… А по мне, это звучит вызывающе пренебрежительно, отталкивающе высокомерно, недопустимо грубо. Трескучесть всегда трескучесть, и когда она гуляет по колонке главного редактора, то не становится менее трескучей. Моему разумению недоступно, почему Мириам Ротшильд могла, разговаривая со мной, называть Англию «моя страна», а мне Россию запрещено. Так же как недоступно, что хочет сказать главный редактор фразой «моих соплеменников <…> было непропорционально много в этой истории». А в Египте их было пропорционально? А появление в человечестве Эйнштейна, Шекспира, Юлия Цезаря пропорционально? Что за фантазия перенимать логику и лексикон расистов?
Эта философия не в «Лехаиме» придумана, и не в 5772 году от сотворения мира. Ее предмет не отвлеченные концепции и не системы миропонимания, а то, что много столетий называлось «человеческое достоинство» – понятие, на глазах выходящее из обихода и забываемое. Ее единственный посыл: еврей прежде всего еврей, а человек – во вторую очередь. По моему убеждению, это абсурд и националистический бред. Определяют, что такое быть евреем, опять же те, кто на этом посыле настаивает. Начитанные раввины объяснили бы мне, неучу, как это важно с религиозной точки зрения. В таком случае я бы им сказал, что редко что мне попадалось столь чуждое свидетельству и духу книг Ветхого Завета, как капитулянтская, заунывно-выспренняя песня этой журнальной колонки. Что же касается религиозной подоплеки, то, руководясь здравым смыслом, я подозреваю, что ею может прикрываться и элементарная трусость. Берлин рассказывал: «Издатель “Нью-Йорк Таймс”, я его видел, когда был в Америке во время войны, был такой очень такой джентльменский такой еврей, такой маститый, все эти, понимаете ли, американские интеллигенты его уважали, как… Сульцбергер. Он мне сказал: “Господин Берлин, как вы думаете, если бы слово “еврей” не было бы использовано, если этого слова не было бы в публичных media, в газетах и в радио, скажем, на двадцать пять лет, это бы сделало много добра?” Мне было стыдно за него, стыдно за него. Я понял точно, что он хотел сказать»… Вроде бы не об участии в митингах – а ведь о том же.
И, кстати, колонка-то – ничего общего с призывом, с девизом, с тостом лехаим! Что же тут – за жизнь? За тсс, цыц, тише воды ниже травы. За прозябание.
2012 год
21–27 февраля
Чем дальше, тем больше раздается похвал советскому времени. Наша родина была великая, могучая и единая. Населявшие ее народы дружили и любили все всех. Майские и ноябрьские праздники приводили в экстаз. КГБ был эталоном рыцарственности, интеллектуальности и высшей гражданственности. Были, что греха таить, и «перегибы», например, в несоблюдении законности, но общей картины не портили. Отщепенцев поправляли, исправляли, ставили на место. О деньгах никто, кроме работников сберкасс, не думал, все работали за идею. Приватная жизнь не нуждалась в том, чтобы ограждать себя заборами, шлагбаумами, наемными охранниками, поскольку являлась одновременно и общественной.
Последний пункт требует особого рассмотрения. Что его, как и всех остальных, содержание – ложь, идеологический лозунг, распространяться не будем. Но у этой фальшивки есть, по крайней мере, два плана, так что в сегодняшней колонке отдадим предпочтение одному, а в следующей постараемся описать и другой.
В середине января в журнале «Нью-Йоркер» была напечатана статья известного американского критика и обозревателя Адама Гопника «Вопрошающие умы». О Инквизиции. По поводу выхода в свет книги Каллена Мерфи «Присяжные Бога: Инквизиция и Создание Современного Мира». Нерв статьи – отношение к пересмотру знаний о насилии и жестокости. Общий курс пересмотра – ну что уж вы уж так уж? Ну выселили из Испании евреев и мавров, но не поголовно же. Ну заставили тех, кто решил остаться, насильно принять христианство, но в конце концов это же было их решение. Ну выявляли марранов, исповедующих католическую доктрину только на словах, а втайне иудаизм или мусульманство, но не обязательно же при выявлении зверствовали. Слежка и доносительство – да, были тотальными, но все заявления сперва рассматривались и некоторым не давался ход. Пытали болезненно, не отрицаем, человек орал, взывал к Богу, умолял пощадить, терял сознание, но на то и пытки, чтобы человек не запирался: пытки не были свирепы ради свирепости, они были технически регламентированы. Кого, конечно, и сжигали, но выборочно, не массово, не следует забывать, что организация и исполнение аутодафе было дорогим удовольствием. Со временем, прежде чем возводить на костер, осужденным стали подвешивать на шею мешочек с порохом, разрешая умереть от взрыва, а не гореть живьем, – это не сказать что человеколюбиво, но крыть чохом инквизиторов, что они все изуверы, не надо, не надо…
