Валентина Фреймане родилась в Риге в 1922 году и прожила детство, отрочество и юность именно в таких условиях. В европейской, культурной, прекрасно обеспеченной семье, органично вписанной в среду себе подобных. Отец, известный юрист, консультировал крупнейшие компании и банки, имел безупречную репутацию. Мать, блестящую, умную, острую женщину, признанную красавицу, всегда окружали поклонники. Сливки буржуазного общества, они дружили с яркими людьми, артистами, аристократами, знаменитостями. Обставляли со вкусом свои просторные квартиры в Риге, в Берлине, в Париже. Имели собственного повара, садовника; мать не только горничную, а и служанку. Дочь была свидетельницей материнских романов, взрослых страстей, игры, благородства. Отец был начитан, свободно цитировал на латыни античных авторов. И родители, и дедушки-бабушки собрали обширные домашние библиотеки. Дочь воспитывали последовательно няни, бонны, гувернантки, она училась в лучших гимназиях. Играла, как и старшие, в теннис, крокет, летом выезжала на курорты. Заводила дружбы, узнала первые влюбленности… Где-то мы все это уже читали, и не один раз.
Фреймане написала об этом еще одну книгу, свою, по-латышски. Об этом и о том, к чему это пришло. Сейчас переведена на русский, называется «Прощай, Атлантида». Фреймане – киновед, закончила исторический факультет. Но книга не о кино и не историческая. Хотя охватывает один из самых насыщенных, переломных, катастрофических периодов жизни Европы и в частности Латвии – с множеством эпизодов, просящихся на экран. Правда, в ней есть глава под названием «Как в кино», но в значении бытовом: жизнь как в кино. А название хорошее, подошло бы ко всей первой части, озаглавленной «Первая жизнь». Эта часть занимает больше половины книги – как раз о торжествующем благополучии. Вторая часть – «Вторая жизнь», начинается в 1940 году. Героиня, она же автор, как раз поступила в университет. А окончила его только в 1949-м… Вижу, что слишком я затянул с еще одним сведением о ее семье – что они были евреи. Я всё место ему получше подыскивал, потому что какая для такого стиля жизни разница, евреи, татары, латыши или балтийские немцы. А оно оказалось самым существенным, и таким, которому лучших мест не предусмотрено, так что есть разница, есть.
Со второй части я читал не только о героине и ее близких, а и о своих, и даже в какой-то малой части о себе самом. Мне уже приходилось писать о том, что в июне 1941 года мама, получив необходимые тогда визы, приехала со мной и моим младшим братом из Ленинграда в Ригу. Повидать родителей, сестер и остальную родню и показать им нас. В моей памяти остались яркие впечатления тех дней: как бесконечного праздника, радости, тепла и солнечного света, так и тревоги, страхов, напряжения, сопровождавших наш отъезд, похожий на бегство. Но это были, разумеется, впечатления ребенка, не знающего реальности, не понимающего, что происходит в мире взрослых. Мы приехали в середине месяца, то есть как раз во время акции высылки, но до того, как прочел о ней у Фреймане, я не имел об этом представления. Если что-то туманное и слышал, то в одно ухо вошло, в другое вышло, как еще одна взрослая сложность, тогда не имевшая ко мне отношения, а впоследствии – как эн-плюс-первое советское злодеяние, не меняющее общей картины. А между тем это, конечно, обсуждалось дома, поскольку депортировано было неожиданно много еврейских семей, как состоятельных, так и рабочих, среди которых не могло не быть знакомых, а то и друзей или даже родни.
А дальше, с момента входа в Ригу немецких войск, я читал уже детали того, что знал с тех самых пор: гибели нашей семьи – маминой, моей, – которую я только-только и лишь на мгновение узнал. Как они нашивали на пиджак желтую диаметром 10 сантиметров звезду, сперва на грудь слева, а потом и на спину. О повседневных издевательствах над ними – чаще латышских шуцманов, чем немцев. О стерилизации жен-евреек в смешанных браках, то есть, возможно, и тети Жени, жены дяди Миши, которая была немкой (хотя надеюсь, что нет, они были уже пожилые, их просто расстреляли). О 12 кварталах, отданных в конце августа под «большое гетто», среди которых поименован и тот, на границе которого жили наши – Маскавас. И так далее – до декабрьских расстрелов.
Три года Валентина Фреймане прожила, скрываясь. Люди, посвятившие себя спасению евреев, приводили ее в незнакомые семьи, и те прятали у себя когда на неделю-две, когда на день. Она старалась не знать их имен и адресов, чтобы, будучи схваченной и пытаемой, не выдать. Она пишет о всех хорошо, даже о не очень приятных, всем по гроб жизни благодарна. Манеру ее повествования я определил бы скорее как назывательную, чем эмоциональную: случилось то-то, реакция была такая-то. Может быть, это в ее натуре, а может быть, выжившим и нужно так писать, чтобы не сойти с ума. Большое место в книге занимает изложение принципов и критериев, выработанных и принятых дома в «первой жизни», критическое освоение их с ранних лет и то, как она руководствовалась ими позднее. Благополучие, как всё на свете, имеет свои непривлекательные стороны, но, возможно, воспоминание о нем дает дополнительные силы.
11–17 декабря
Евреи так-сяк еще интересуются психологией евреев. Особенно евреи рассеяния психологией израильтян и наоборот. Но психологией неевреев, в общем, нет. Удовлетворяются стереотипами. Например, арабов – и без психологии знаем. Мусульман вообще: да каждый день в любой газете можно прочесть. А я, между тем, прочел книгу, и не маленькую, 850 страниц! Написал Салман Рушди, называется «Джозеф Антон». Салман Рушди, индиец по рождению, британец по подданству, написал и издал книгу «Шайтанские аяты». В начале 1989 года аятолла Хомейни выпустил фетву, указ для всего мусульманского мира: казнить автора и всех причастных к изданию, где бы их ни обнаружили. Лондонская полиция приняла экстраординарные меры по его защите, немедленно эвакуировала из дома, перевезла в секретное место, велела взять псевдоним. Он придумал Джозеф Антон, по именам двух любимых писателей: Джозефа Конрада и Антона Чехова. О долгих годах существования не-собой он эту книжищу и написал.
Жалеть меня при этом нет причины, написано беллетристически умело, читается легко, особенно в гриппу, по случаю которого мне ее, чтобы развлечь, и принесли. Если не притворяться, ничего нового я ни о психологии мусульман, ни о стратегии не узнал. Фетва, как мне показалось, идеальная для их ментальности акция. Это не так доктринально, не так возвышенно, не так отдаленно от конкретных живых людей, как исходящее от Единого и Единственного Бога или даже только Его Пророка распоряжение. Это говорит аятолла, живой человек, высший в данную минуту на Земле авторитет, его голос можно услышать по радио, лик увидеть на экране телевизора, и он говорит: убить Рушди! Где только обнаружите! Любой, кто может! Все разом!.. Ничего более привлекательного себе не представить.
Честно говоря, спасения от этого нет. Это не просто непобедимый тайфун, сокрушительное цунами, грандиозное землетрясение. Это тайфун, цунами, землетрясение, каждый удар которых исполнен не природных сил, а индивидуального человеческого желания и воли. Какие меры защиты, какая полиция может этому противостоять! Фетва бессрочна: не сегодня, так завтра, не в этом поколении, так в следующем, не в этом тысячелетии, так календарь велик. Но Салман насколько мог, перевел эту месть в несколько иной план. «Это не меня вам велят уничтожить, а свободу слова и творчества. И – книга ни в коем случае не антимусульманская, а призыв обсуждать открыто всё, самое дорогое и самое святое мне и вам, братья. Включая религию».
