Посвящается памяти Петера Химмельстранда
(1936–1999)
«Подумай, как мало мы знаем…»
Недостатки и слабости, душевные занозы – вот что главное.
Злой человек, добрый, способный или бездарный – вроде бы сразу видно. Но первое впечатление – всего лишь первое впечатление. У каждого есть червоточинка. Он может и сам про нее не знать. Попала песчинка в раковину, а что вокруг нее вырастет, жемчужина или смертельная опухоль, – никому не известно. В первую очередь самому моллюску.
Сломался зубчик шестеренки – и сложная, огромная машина не работает. Или работает так, что лучше бы вообще не работала. Картину определяет неверный мазок, диссонанс портит музыкальную пьесу. Или, наоборот, делает ее в сто раз интереснее, но это уже другая история.
Без маленьких слабостей и недостатков мы были бы похожи на хорошо смазанный механизм. Действия и мысли идеальных людей, людей без недостатков, легко смоделировать на компьютере – хватило бы только мощности процессора. Но такое не произойдет никогда. Недостатки не укладываются в расчеты, поскольку до поры до времени никак себя не проявляют. Недостатки подвигают нас на великие деяния и омерзительные преступления.
Уж если на то пошло, именно недостатки и делают нас людьми: несовершенными и оттого поразительно интересными. А можно сказать и так: недостатки превращают нас в червей, ползающих между небом и землей в поисках чего-то необъяснимого и, скорее всего, несуществующего. Чего-то, что могло бы заполнить зияющую в нас пустоту.
Но и в том и в другом случае наши дефекты становятся главной движущей силой, знаем мы про них или нет. Как и всё в мире, они подчиняются неумолимому закону природы: при достижении критической массы количество переходит в качество. Мы становимся другими. Многие поступки, кажущиеся необъяснимыми, совершаются как проявление и продолжение наших слабостей.
Вот вам пример.
Итак, я зажигаю свечу.
Часть I. Около
– Мама, посмотри!
– Что тебе надо?
– Ну посмотри же! Там ничего нет.
– Ты хоть раз можешь дать маме поспать?
– Я же говорю – там ничего нет!
– Чего нет?
– Ничего. Ничего там нет.
– Если хочешь покапризничать, разбуди отца.
– Мам… почти ничего нет.
– О чем ты?
– Посмотри сама.
– Куда я должна посмотреть?
– В окно. Мамочка, я боюсь. Почти ничего нет.
Изабелла Сундберг приподнялась на локте. Ее шестилетняя дочь Молли стояла на коленях около кровати. Изабелла отодвинула дочь и потянула в сторону занавеску.
Рука, уже приготовленная для раздраженного указующего жеста, опустилась.
Первая мысль: задник. Кулиса. Что-то искусственное, театрально-нереальное.
Но нет, открывшаяся ей картина была подчеркнуто трехмерной.
Не кулиса. Не задник.
У Изабеллы закружилась голова. Она потерла глаза, словно стараясь стереть нелепое видение. Но видение никуда не делось, как и нытье Молли. Она повернулась на постели, ткнула мужа коленкой в зад и отодвинула вторую половину занавески. Несколько раз закрыла и открыла глаза, сжала зубы и отвесила себе оплеуху. Очнуться, проснуться, прийти в себя… Дочь от удивления замолчала. Щека загорелась, но за окном ничего не изменилось.
Муж что-то пробормотал во сне. Изабелла потрясла его за плечо.
– Петер, проснись же, черт бы тебя побрал. Тут кое-что произошло…
* * *
Через полминуты Стефана Ларссона разбудил хлопок двери где-то поблизости. В кемпере очень жарко – пижама прилипла к телу. Пора кончать с этим – у всех давно стоят кондиционеры. Сегодня они едут за покупками. Кондиционер для дома на колесах. Кажется, надо заказывать, в открытой продаже таких, скорее всего, нет, но уж пару настольных вентиляторов – обязательно.
– Бим-бим-бим… бом.
Сын Стефана Эмиль что-то бормочет наверху в спальном алькове – как всегда, погружен в мир своих детских фантазий.
Что-то не так. Он, не вставая, потянулся за очками в толстой черной оправе и огляделся.
Кемпер, старый верный слуга… все как обычно. Куплен лет пятнадцать назад, и за плечами как минимум столько же. Но со временем, после множества выпусков, он стал им настоящим другом, а друзей не продают но объявлению в «Блокете». Сколько раз они останавливались не в кемпинге, а посреди дикой природы, на какой-нибудь поляне, и наблюдали за фантастическими повадками птиц!..
Нет, друзей не продают. Да никто и не даст за него больше пяти – десяти тысяч.
Сквозь топкие занавески пробивается свет. Потертые стены, редкие капли из крана, надо бы поменять прокладку… все как обычно. Ничего странного.
Карине тоже жарко – сбросила одеяло во сне. Повернулась к нему спиной – линия бедра как у Венеры Веласкеса. Стефан приблизил лицо – солоноватый запах тела, на лбу – жемчужные капли пота. Срочно нужен кондиционер. Или вентиляторы. Вентиляторы, вентиляторы… вентиляторы. Сказано – сделано. Будет сделано. Главное – не забыть.
На плече – татуировка: два символа бесконечности Тоска по вечной любви… накололась еще в юности.
Он обожает Карину. Странное, высокопарное слово, но лучше не скажешь: «Я ее обожаю». Обожаю и обожествляю – разве это не одно и то же?
Улыбнулся и замер. Понял, что показалось ему странным. Тишина. Уже без четверти семь, в это время в кемпинге обычно бурлит жизнь. А сейчас, если не считать ровного дыхания Карины и неразборчивого бурчания Эмиля, – ни звука. Не жужжат кондиционеры, молчат кофемолки. Полная тишина. Лагерь затаил дыхание.
Стефан поднялся на две ступеньки и отодвинул люк на антресоли.
– Привет, старичок! С добрым утром.
Эмиль не обратил на него ни малейшего внимания. Он внушал плюшевому утенку:
– Почему я? Это не мое дело. Нет, не мое… – он внезапно повернулся к потрепанному одноглазому медведю. – Бенгтссон! Пушками займешься ты.
Стефан улыбнулся, пошел налить воды в контейнер кофеварки и услышал голоса снаружи.
Футболисту с женой тоже не спится. Дочка жмется к бедру матери, а та, раздраженно отмахиваясь, что-то выговаривает мужу.
Стефан отодвинул занавеску и немного понаблюдал за семейной ссорой. В параллельной реальности эта женщина наверняка бы его возбуждала. На ней ничего нет, кроме трусов и лифчика, фигура – типичная реклама нижнего белья… на такую любой западет, но у Стефана есть принципы. Это вопрос собственного достоинства. И не только.
