– Но кто? – спросила Карина. – И как?
– А мне откуда знать? – Майвор неопределенно махнула рукой. – Там… на этом лугу… там есть кто-то… И этот кто-то хочет что-то с нами сделать.
* * *
Петер сунул руки в карманы и молча наблюдал за спорами по поводу открытия Майвор. Ему нечего было добавить. Да и думал он о другом. Даже не об обнаруженном им отсутствии Бога. Хотя… отчасти, может быть, и об этом. Но мысли его в который раз крутились вокруг того знаменитого пенальти в матче с Болгарией в отборочной группе чемпионата мира 2005 года.
Сколько ни старайся, осознать произошедшее трудно, если не невозможно.
Матч решающий: чтобы выйти в финальную группу, Швеция должна выиграть. Счет один-один – все, казалось бы, потеряно, но за минуту до финального свистка судья назначает пенальти в ворота Болгарии, и тренер поручает его пробить Петеру.
Не сосчитать, сколько раз он сам возвращался мыслями к этому пенальти. Наверняка даже чаще, чем ему о нем напоминали.
До сих пор он мысленно крутит мяч кончиками пальцев, прежде чем поставить его на одиннадцатиметровую отметку и отойти на четыре шага. За спиной – вся команда, вся сборная Швеции, плюс тридцать две тысячи человек на трибунах и сотни тысяч, если не миллионы, прильнувших к телевизорам соотечественников.
Приступ туннельного зрения. Мяч – ворота. Мяч должен попасть в ворота. Нога должна ударить по мячу так, чтобы он попал в ворота. Вот и все. Пройти эти четыре шага и ударить по мячу, так, чтобы он…
И в ту секунду что-то произошло. Шоры упали с глаз, и он с пронзительной ясностью понял, что в эти секунды настолько несвободен, насколько может быть несвободен человек. Надежды миллионов людей зависят от того, как и в какой последовательности он произведет определенные механические действия, как сумеет разорвать сковавшие ноги кандалы рабской ответственности. Это его работа, его задача, его судьба.
И вдруг в нем даже не возникло, а взорвалось чувство протеста. Он прекрасно знал, в какой угол обычно бросается болгарский вратарь. Петер сделал шаг вперед, потом еще два и несильно ударил именно в этот угол – ножные кандалы слетели, и он почувствовал бесконечную свободу, прекрасно сознавая, сколько ругани ему придется вынести, сколько плевков будет в его сторону на годы вперед. Но это его не останавливало – настолько сильно было опьяняющее чувство свободы. Он даже обозначил, куда собирается бить. И ударил так, что даже мальчонка-вратарь из детской команды взял бы этот мяч.
Но этот глупец бросился в другую сторону. Он парил параллельно земле к другой штанге, в то время как мяч, словно в съемке рапидом, медленно летел в противоположный угол. Настолько медленно, что вратарь в последнюю долю секунды даже поменял направление. Но, конечно, не успел. Мяч влетел в сетку в дециметре от его вытянутой руки – и, как потом оказалось, Петер выполнил самый виртуозный пенальти в шведской футбольной истории.
Петер вынул руки из карманов и подошел к группе, рассматривающей крест на кемпере Майвор.
– Тут, значит, вот что, – сказал он. – Там ничего нет. Ноль. Ничего. Настолько ничего, что начинаешь бредить и воображать что-то немыслимое. Привиделась, к примеру, темная полоса над горизонтом. Если кому-то хочется рассматривать этот мрак как что-то внушающее надежду – полный вперед. Но… в этом мире нет ничего, кроме нас. А у нас нет ничего, кроме этого мира. И пора этот факт осознать и действовать соответственно. Хотите рассуждать и строить догадки – ваше право. Но там, как и здесь, нет ничего.
Петер с показным сожалением раскинул руки и пошел к своему кемперу. В нем бурлило чувство, которое он сам не мог определить. Кровь будто подменили на газировку. Что это – паника или счастье?
Но и в том и в другом случае – свобода. Человек так редко бывает свободен, что грех не воспользоваться моментом.
Надо что-то делать.
* * *
Майвор огорчилась – ее находка не произвела на остальных ожидаемого впечатления.
Она определяла свою роль в жизни просто: собирать и объединять. Не то чтобы устраивать большие праздники, нет. Простые, обыденные вещи: чтобы семья регулярно собиралась у телевизора. Или летом пригласить друзей на лодочную прогулку.
Она вовсе не ожидала, что при виде крестов все начнут ликовать или радоваться, но… а вдруг возникнет какая-то общность? Всех пометили одинаково, давайте же исходить из этого. Мы все в одной лодке.
Но нет. Начали нести ахинею про острова сокровищ, неизвестные члены уравнения… как будто никто даже не подумал, что в этих крестах заключен иной, куда более важный смысл. В сегодняшнем обществе о смыслах вообще никто не думает.
Она с неудовольствием оглядела собравшихся. Мальчуган дергает отца за рукав: «Ну скажи им, папа, скажи, мы же видели!» – но отец отмахивается от него как от назойливой мухи.
Изабелла присела на корточки. Прошептала что-то дочери и показала на мальчика.
Интриги. Интриги и пустая болтовня. В нынешние времена только этим все и заняты. Несмотря на всю свою доброжелательность, Майвор все чаще посещала неприятная мысль: люди – сплошное дерьмо.
Подошел Дональд. С момента возвращения он не произнес ни слова. Взял за руку и потянул к кемперу. Она не возражала – кожей чувствовала, как в группе нарастает глухое раздражение, а может, и агрессия.
Она не из тех, кто падок на похвалы, но хоть раз можно же было выказать одобрение. Без нее они бы и не знали, что все произошедшее – не просто так, не случайный катаклизм, а нечто странное, необъяснимое, связавшее их против воли в некую противоестественную общность. И, несмотря на кажущуюся случайность, это странное и необъяснимое беременно пока неизвестным им смыслом.
Никто даже бровью не повел.
Ну и ладно. Пусть пребывают в неведении.
Майвор прошла за мужем в вагончик и с удивлением увидела, как он запирает дверь на оба замка.
– Садись.
Приказной тон. Майвор безропотно уселась на диван и с удивлением наблюдала, как он опускает жалюзи, предварительно проверив, хорошо ли закрыты окна.
– Что ты делаешь, Дональд?
С опущенными жалюзи в вагончике стало сумрачно. Почти темно. Майвор видела только абрис собственного мужа – тот стоял, подбоченившись, и вертел головой. Убедившись, что все закрыто, кивнул сам себе и тоже сел на диван, только с другого конца.
– Значит, вот какая история… – медленно произнес он и поднял палец.
Майвор откинулась на спинку и приготовилась слушать лекцию. Интонация и указательный палец – верные признаки. Она помнит этот палец буквально со дня их знакомства. Когда бывший премьер-министр Йоран Перссон делал этот жест, у нее неизменно возникала одна и та же мысль: «Несчастный мальчуган, ему дали слишком много власти».
– Значит, вот какая история… – медленно повторил Дональд и неожиданно выпалил: – Что я понял, так это то, что это сон. Мне снится кошмарный сон. Мне и раньше он снился, но чтобы так ясно… Сон или не сон – один хрен, важно проснуться. Так что сидим здесь, носа не высовываем и ждем, пока не кончится вся эта тягомотина.
