Майвор заметила, что глаза у Дональда неестественно широко открыты, будто он и в самом деле изо всех сил старается проснуться.
– А я? – осторожно спросила она.
– Что – ты?
– Ты хочешь сказать, что и мне снится тот же самый сон?
– Тебя здесь нет, – хмыкнул Дональд. – Ты существуешь только в моем воображении. И во сне мне кажется, что и тебе снится тот же сон, раз ты об этом говоришь. Сижу здесь и говорю сам с собой, а во сне эти слова произносишь ты. Бывает, наверное, и так.
Дональд скрестил руки на груди, откинул голову и посмотрел на потолок.
Майвор покрутила обтянутую кожей пуговицу на диване – что может быть конкретнее, чем эта пуговица?
– Но, знаешь… я ведь тоже думаю. Вот смотри: тебя не было, а я слушала музыку. Как бы я могла…
– Кончай. Но… что я не могу понять, так это почему ты и во сне… я мог бы, к примеру, сидеть на диване с Элизабет Тейлор, так нет же! Та же самая Майвор, та же физиономия и те же глупые рассуждения.
– А тебе часто снится Элизабет Тейлор?
– Нет… я же сказал – к примеру. А теперь помолчи. Сон мой, а не твой, а в моем сне ты должна молчать.
Майвор не может понять, откуда взялась эта дурацкая мысль. На него не похоже – он не увлекается завиральными идеями. Но хоть он и витает черт-те где, она чувствует себя глубоко униженной. Он даже не хочет признать, что она существует! Мысль начала работать на предельных оборотах – как же вывести Дональда из этого дикого заблуждения?
– Дональд, послушай… – Дональд сжал кулаки и демонстративно вжался в диван, но на Майвор эти приемчики не действуют. – Пока тебя не было, я слушала «Теперь, черт ее подери, это похоже на любовь». Я записала в блокнот. Как я могла знать, что…
– Все, что ты сейчас говоришь, входит в сон. Во сне люди несут любую чушь, и никто ничему не удивляется.
Майвор близка к отчаянию… Легче говорить со стенкой.
Она похлопала себя по бедрам и встала.
– Вот как… ты же можешь спросить других. Наверняка у кого-то был включен приемник, они тоже слышали, и пусть скажут…
Она пошла к двери.
– Ты и во сне не умнее, чем наяву. Какая разница, что они скажут, если и они мне снятся? И оставь в покое дверь, я ее запер.
Майвор нажала ручку – куда там! Дональд запер и верхний замок, а чтобы открыть верхний замок…
– Дай мне ключ, Дональд.
– Никс. Хватит бегать туда-сюда. Сядь и заткнись. Никуда не надо двигаться, пока не пройдет это наваждение.
Он хмыкнул, встряхнул головой и неожиданно замычал «Теперь это похоже на любовь».
Майвор встала перед ним и уперла руки в бока.
– Дональд… что ты там видел?
Впервые за все время разговора у Дональда изменилось выражение лица, словно он очнулся. Он отвел глаза.
– Ничего. Ничего я не видел. Заткнись и сядь рядом. Я в жизни тебя пальцем не тронул. Наяву, я хочу сказать. А во сне все может быть по-другому.
И неожиданно рявкнул:
– Сядь и помалкивай!
Майвор покорно села в свой угол дивана и положила руки на бедра. В кемпере стало душно – все закрыто, ни малейшего ветерка. Долго смотрела на мужа: наморщил лоб, губы шевелятся, точно он пытается решить в уме трудную задачу.
Она, конечно, не уверена, но ей кажется, она догадывается, в чем дело.
Его отец.
И если ее догадка верна, он может долго так сидеть. Очень долго.
* * *
В душе у Эмиля сплошные противоречия. Ему хочется поиграть с Молли, и в то же время – совершенно не хочется. Его тянет к ней, и в то же время он ее побаивается. Его измотала эта внутренняя борьба, и охотнее всего он бы лег спать.
И когда он увидел, что Молли направляется к нему, он никак не может решить, что делать: идти к ней навстречу или удрать. Мама пытается пальцем стереть крест на кемпере, от нее не спрячешься.
– Пошли, – сказала Молли.
– Не хочу.
– Пошли. Иначе все расскажу.
Эмиль оглянулся – где же папа? Папы не видно. Пожал плечами – постарался, чтобы вышло как можно более независимо, и пошел за Молли. Она залезла под свой кемпер и поманила его рукой.
Дети улеглись животом на траву между колесами. Над головами тяжелые шаги – папа Молли меряет шагами кемпер.
– Если ты расскажешь, я тоже расскажу.
– Ты, что ли, ничего не понимаешь?
– А что я должен понимать?
– Как и что.
– И как? И что? Что значит – как и что?
– Вот видишь… ты не понимаешь. Тебе же будет плохо. И твоим маме и папе тоже будет плохо, если ты расскажешь. Теперь понял?
– Не-а.
– Не понял – не надо. Хватит и того, что ты теперь знаешь. Всем будет плохо. А что ты там видел?
– Когда?
Молли перевернулась на спину и посмотрела на переплетение грязных труб и кабелей на днище кемпера. Послюнила палец, провела по черной от сажи трубе и намалевала на щеке четыре линии.
Провела еще раз и протянула руку к Эмилю. Иди сюда.
– Зачем?
– Будешь индейцем.
Эмиль подумал немного. Ничего опасного. И никто не запрещал. Он вытянул шею, и Молли нарисовала что-то у него на лбу.
– Вот так, – сказала она и вытерла палец о трапу. – Теперь ты индеец, а я твой индейский вождь.
– Девчонок-вождей не бывает.
– А я и не девчонка.
– Конечно, девчонка. Кто же еще?
– Не-а.
– А кто ж ты тогда?
Молли положила руку ему на предплечье и посмотрела в глаза.
– Ты еще мал… умрешь от страха, если расскажу. Сказать?
Эмиль поспешно покачал головой. Он не хотел, чтобы игра стала страшной, как в тот раз. Хочет быть вождем – пусть будет. Ему-то что?
– Вот и хорошо. Индеец ходил на разведку. Что он видел?
Эмиль начал выковыривать застрявшие в протекторе мелкие камушки. Что ей сказать?
– Ну… видел десять ковбоев с ружьями.
– Ну, нет. Ты должен сказать, что ты видел, когда ходил на разведку. Не понарошку, а по-настоящему.
– Папа сказал, что там никого не было.
– А что там было?
Эмиль пригнулся и посмотрел на бесконечное зеленое поле – попытался вновь представить себе картинку в бинокле.
– Фигура.
– Какая фигура?
– Белая… И еще… она не шагала. Она двигалась, но не шагала.
– А что – летела?
