И только в этот момент до нее дошло. Эти лапотники что-то сажают. Что это значит? Опасаются, что мы здесь проторчим так долго, что они успеют снять урожай?
Ну нет. Родебье должен дать ответ агентству сегодня, и шансы Изабеллы получить работу с демонстрацией новой коллекции очень велики. К тому же у фотографа ограничено время, значит, пахать придется днем и ночью. Если Изабелла промедлит с ответом, работа уйдет к другой модели.
Такого допустить нельзя.
– Черт, черт. Черт, мать его…
Огляделась и увидела Петера. Он стоял в поле метрах в пятидесяти от нее с битой в руке. Неподвижно, как статуя, воздвигнутая в честь тотального идиотизма.
Опять начали дрожать руки. Она плюнула в сердцах и направилась к мужу.
* * *
– Какого хрена ты тут делаешь?
Петер медленно обернулся. Изабелла смотрит не на него – на биту. На красивых губах – саркастическая усмешка. Он повернул биту в руках. До Изабеллы, похоже, никак не дойдет, что поле не имеет конца. Они оказались лицом к лицу с бесконечностью.
– Изабелла… Я хочу с тобой развестись.
Изабелла прищурилась, будто позади него было солнце. Солнца не было.
– Что ты сказал?
– Я сказал, что хочу с тобой развестись. Что больше не хочу с тобой жить.
– Тебе не кажется, что ты выбрал неудачный момент?
– Нет, не кажется. Наоборот. Мне кажется, что удачнее момента и быть не может.
Изабелла посмотрела на горизонт. Направо, налево… взгляд ее наконец остановился примерно в той точке, куда упал посланный Петером мяч. Она вздохнула.
– Мне надо что-нибудь съесть.
– Ты не слышала, что я сказал?
– Почему не слышала? Слышала. И что? Мне все равно надо поесть. Ты флиртуешь с этими лапотниками. У них точно что-нибудь найдется.
– Мы отсюда не выберемся.
Изабелла возвела глаза к небу.
– О боже! Что ты от меня хочешь? Отсосать?
– Как будто ты и в самом деле…
– Можешь достать жратву? Пожалуйста….
Петер посмотрел на жену. Так красива и так… отвратительна. Бросил в траву биту и, понурив голову, пошел в лагерь.
Хорошо, что сказал. Ради собственного самочувствия. Сказал – и сказал. На душе легче.
Внезапно он увидел странную картину – Стефан поставил на крышу кемпера складной стульчик, влез на него и поднял вверх руку с мобильным телефоном.
Поле бесконечно.
Эти два слова крутятся в голове как заклинание. Мало того. Ему кажется, что в них заключен какой-то смысл, который ему пока не удается постичь.
Леннарт и Улоф сидят на земле перед своим вагончиком. Вид у них такой простецкий, такой уютный, что у Петера внутри словно растаял ледяной ком. Он улыбнулся и пошел к ним.
* * *
Складной стульчик шаток, даже когда на нем сидишь. Стефан удерживает его обеими руками, осторожно балансируя, встает ногами на тонкую металлическую рамку сиденья и чувствует себя начинающим канатоходцем, обреченным на бесчисленные падения. На брезент он даже ступить не решается.
Стул никуда не годится. Сорок девять крон в «Русте». Оскупился. Сам виноват.
В конце концов ему все же удалось кое-≥как выюпрямиться и встать в полный рост.
Результаты таковы: если держать телефон їюна уровне живота, символ сети иногда появляется, но чаще исчезает, на уровне головы исчезает реже, а появляется чаще. А если поднять руку над головой, столбик стабилен.
Нажимает кнопку – непрерывный зуммер.
И что? Что дальше?
Единственное, что он считает важным, – позвонить родителям, сказать, что у них все в порядке. Да, мама, все в порядке, но вернуться завтра, как собирались, вряд ли удастся.
Не заставлять родителей волноваться – уже несомненное достижение.
А что дальше? Кому и куда он должен звонить?
Первым делом на оптовый склад. Поддоны с се ледкой в банках больше не нужны. Праздники прошли, их никто не покупает.
Стул скрипнул и покосился. Стефан чуть не свалился, но успел спрыгнуть. Металлическая крыша вагончика отозвалась глухим стоном. Он уставился на маленький цветной дисплей.
Кому звонить?
Он облизал пересохшие губы. Допустим, мне удастся дозвониться родителям, они ответят… что это означает?
А вот что: мы не окончательно потеряны. Да, мы находимся в странном месте, но из этого странного места можно вступить в контакт с остальным миром, а раз с остальным миром можно вступить в контакт, значит, он все еще существует.
Огромная разница, если вдуматься.
Уже собрался набрать номер, и вдруг ему стало страшно. Не слишком ли большие надежды он возлагает на этот звонок? Несколько раз переложил трубку из одной руки в другую, как горячую картошку. Пусть сначала остынет. Но… заряд подходит к концу. Если сидеть и размышлять, надо выключить телефон.
Решайся.
Чего бояться? Либо ответят, либо нет. Если не ответят, можно позвонить 112… или куда угодно – лишь бы проверить, существует ли возможность вступить в контакт с кем-то по ту сторону. Фрёкен Ур
[11], к примеру.
Но есть и еще одна вероятность… может, именно из-за этого он не решается позвонить. А вдруг ответит кто-то другой? Не машина, как Фрёкен Ур, но и не человек. Тот, Белый… тот, кто ищет с ним контакт еще с тех пор. После давней встречи на дне Плотвяного озера.
Стефан поднял бинокль и внимательно обследовал направление, куда они ездили с Эмилем.
Пусто.
Что, собственно, его так напугало? Белая фигура на очень большом расстоянии. Почему он так уверен, что это тот же самый, кто манил его к себе, когда ему было шесть лет? Совершенно не обязательно. Но как тогда объяснить сжавшие грудь ледяные клещи, когда он навел бинокль на резкость?
Стефан сел на шаткий стульчик, сжал голову запястьями и попытался вспомнить. Велосипед, мостки, черная, внезапно вспыхнувшая солнечным огнем вода. Лед в груди, внезапно открывшееся поле, белая фигура, гостеприимно машущая рукой – сюда, сюда…
Вдумался в прояснившуюся картину, услужливо подкинутую детской памятью.
Нет, звонить не опасно. Он теперь ясно помнит – у Белого не было рта. Так что вряд ли тот сможет что-то ему сказать, даже если возьмет трубку. Только глаза, это он помнил точно. Рта не было. Огромные, черные, пустые глаза.
Надо решаться. Стефан поставил стул поустойчивее, влез на сиденье, опять поискал баланс. Теперь лучше.
Набрал номер родителей и поднял телефон над головой.
