– Что ты сказал? – Карина нагнулась так, что ухо ее едва не касалось губ мальчика. – Что я должна сделать?
– Мама… Пора идти…
И закрыл глаза.
– Нет… нет, маленький, нет… – Слезы лились ручьем на тонкие, полупрозрачные веки мальчика, она начала покрывать поцелуями его лоб, щеки. – Тебе нельзя уходить, никуда не уходи…
Глаза Эмиля были по-прежнему закрыты, но он продолжал дышать так же ровно, так что его слова очевидно имели другой, не тот зловещий смысл, что почудился Карине.
Карина села на пол и погладила руку сына.
– Что он сказал? – спросил Стефан.
– Мама, пора идти, – машинально повторила Карина, и вдруг до нее дошло. – Он хотел сказать: «Мама, тебе пора идти».
Мама. Пора идти. Маме пора идти, повторила она несколько раз почти вслух и услышала за спиной покашливание.
Леннарт.
– Мы, наверное, двинемся, – сказал он. – От нас все равно толку мало, только мешаем.
– Он хочет, чтобы я ушла.
– Простите?
– Он так сказал. Маме пора идти.
Она встала и двинулась к двери.
– Погодите! – воскликнул Леннарт, – Куда идти?
– Не знаю. Но он так сказал. Раз он так сказал, я ухожу.
В этом месте, куда их забросила неведомая рука, понятно только одно – то, что ничего не понятно. Они здесь беспомощны, как новорожденные. Выброшены в неизвестность, где все новое. Им страшно, но и новорожденных путает знакомство с огромным и совершенно чужим миром, наверняка представляющимся им как абсолютный, непознаваемый хаос. Но так же как в любом ребенке заложен механизм, призванный шаг за шагом вносить в хаос закономерность, так и Карина начала угадывать некий, хоть и непонятный, порядок. А заключается он вот в чем: как только она пытается понять или, по крайней мере, действовать разумно и рационально, смысл происходящего тут же ускользает, тает, как снежинка на теплой руке. Но он есть. Механизм познания не обманешь, и теперь она все время слышит его тихие звоночки: смысл есть.
Почему ее, к примеру, так взволновали кресты на кемперах? Или совершенно иррациональный ужас, когда они со Стефаном обнаружили, что находятся на перекрестке? И этот крест, это тавро на груди Эмиля… Все это связано. Несомненно, связано. Ее понимание этой связи не глубже, чем понимание младенцем связи между соском на материнской груди и замечательным, теплым вкусом молока. Но младенец же знает эту связь! И он действует так, как ему подсказывает это знание. Можно, конечно, думать, что его действия продиктованы инстинктом, но это именно знание, заложенное в генах знание. Есть тропы. Мама должна идти по одной из этих троп, и тогда она не умрет. И Эмиль будет жить. Идти по одной из троп. Она знала это точно – только не знала, по какой.
Она вышла из вагончика и засмеялась, хотя все внутри онемело от страха. Засмеялась тем нервным смехом, которым смеются люди, когда в аттракционе ужасов на них выскакивает какое-нибудь слизистое чудовище.
Ну конечно. Кто бы сомневался.
Тигр уже ее ждет. Положил голову на передние лапы и ждет – как раз там, где Эмиль попал под колеса кемпера. Но это не тот тигр, что был в поле. Это тот самый тигр, которого она видела в Брункебергском туннеле. Молодой, красивый и неописуемо страшный. Увидев ее, он медленно встал и зевнул, показав острые белые зубы.
Что будет дальше? Тигр покачал головой, глянул на нее равнодушно, повернулся и пошел прочь.
Карина двинулась было за ним, но кто-то положил ей руку на плечо.
– Карина, – Леннарт смотрел на нее приветливо и с сочувствием. – Куда вы собрались?
– Не знаю… Знаю только, что должна идти… Скажите Стефану, что… – Она мысленно перебрала все более или менее разумные объяснения и поняла, что ни одно из них не выдерживает критики. – Скажите Стефану, что мне надо кое-что найти.
Тигр ушел уже метров на двадцать. Он шел по тропе, и ей показалось важным подойти поближе, идти прямо по его следам.
Она прибавила шаг, почти догнала лениво помахивающего хвостом черного гиганта и пошла за ним, стараясь не отставать.
Столько лет она ощущала присутствие этого чудовища, столько лет ей казалось, что оно следит за каждым ее шагом, таится в темных переулках, в подъездах домов и только и ждет момента, чтобы броситься на нее и разорвать в клочья.
А может, она все неправильно поняла? Неверно истолковывала его намерения? Может, он только того и ждал. Ждал, когда она пойдет за ним.
* * *
Дональд остановил машину рядом с кемпером. Вышел, подождал немного и, поскольку Майвор оставалась в кабине, обогнул капот, подошел к пассажирской дверце и галантно поклонился:
– Прошу.
Майвор понятия не имела, что затеял Дональд. Но, подумав, поднялась с искалеченного дождем сиденья, и они пошли обследовать кемпер. Жалкое зрелище – повсюду валяются осколки разбитой посуды, тесто для несостоявшихся булочек вывалилось на испорченный дождем диван.
– Ой-ой-ой, – сказал Дональд, горестно качая головой и при этом почему-то потирая руки. – Ой-ой-ой.
Он открыл шкафчик под мойкой, достал пару пластиковых пакетов и начал собирать остатки еды – те, что не пострадали от дождя. В другой пакет сложил уцелевшие бутылки из бара. Майвор нашла местечко на диване, куда не попали ошметки теста, присела на краешек и молча наблюдала за действиями мужа.
– Дональд, – спросила она после паузы. – О чем ты думаешь?
– О чем я думаю?
– Да. О чем ты думаешь. Ты похож на погорельца – ищешь, что уцелело.
Он ответил не сразу. Открыл ящик с инструментами, достал молоток, топорик, отвертки, шуруповерт, пузырек с ортофосфорной кислотой против ржавчины, сложил в корзину и прикрыл сверху тряпками.
– О чем я думаю… слепому видно. Собираю все, что может пригодиться.
– И дальше что?
– Убраться отсюда.
– Куда?
– Ехать, пока не доеду. Где-то должна кончиться эта чертовщина.
– А ты не думаешь, что сначала мы должны…
– Э-э-э… – Дональд предостерегающе поднял палец. – Неправильное местоимение. Не мы, а я. Ты останешься здесь.
Майвор окинула взглядом полуразрушенный и обобранный Дональдом вагончик.
– Здесь?
Дональд наклонился к Майвор и понизил голос, словно собрался доверить ей важный секрет.
– Майвор… как ты считаешь? Ты вела себя как преданная жена?
Майвор хотела возразить, но он жестом заставил ее замолчать.
– Теперь говорить буду я. Второй раз ты мне рот не залепишь.
И он вкратце изложил свою точку зрения на события дня. Получалось так, что все, что Майвор ни делала, все было направлено против него, что большей предательницы среди живущих на земле жен найти невозможно. При этом он совершенно не комментировал собственные действия. А поправлять его и спорить бессмысленно – по мере того как он перечислял совершенные ею нарушения супружеской присяги, он разъярялся все больше и больше.
