Холомьев доил рукомойник, плескал в лицо воду и отхаркивался в помойное ведро, стоявшее под раковиной. Выморков задумчиво пил чай. Горобиц, шевеля губами, чертил на столе узоры, Брон стоял у окна и смотрел на калитку, карауля безнадежные чудеса.
Все были одеты.
Ши сидела за столом и медленно тасовала колоду. Потом, так и не раздав, отложила карты и сказала:
– Может, хватит играть? Выбор у нас небогатый.
– Угу, – кивнул Брат Ужас, высасывая блюдце.
– Славно развлеклись, – согласился Холомьев, вытираясь. Он отбросил полотенце и тоже сел за стол. – Чего еще не было? Овощи были, звери были, люди тоже были… насекомые, птицы, мертвая материя – все было.
– Рыб не было, – пробормотал Горобиц.
– Хлопотно, – пожал плечами Холомьев.
Брон отвернулся от окна, подошел и оперся о стол руками.
– Процесса так и не было, – напомнил он. – Ни шагу из шкуры.
Брат Ужас усмехнулся:
– Чего ж ты, мил человек, хочешь. Игра – она игра и есть. Суетная забава, праздность.
– Ну, в богов мы сыграть попробуем, – возразила Ши. – Не совсем процесс, конечно, да и богами не станем, но можно все сделать очень правдоподобно…
– Тогда уж и в чертей, одно и то же, – Холомьев чиркнул спичкой. Он раньше не курил, но вконец распоясался, наупражнявшись в незнакомых поведенческих паттернах.
– Мы в них и так давно играем, – отмахнулась Ши. – Под конец нужно попробовать что-то настоящее, созидательное.
– Что мы можем созидать? – поморщился Брон. – Только душу травить. Строить из себя творцов Земли, Луны… И почему – под конец? Мы что разбегаемся?
– Вы можете оставаться, – Ши встала и скрестила руки на груди. – Но мне пора. Меня зовут папа и мама. Мне пора к ним.
Стало понятно, что она все давно решила.
– Тарелка прилетит, – глаза Горобца округлились. Он окончательно перестал видеть разницу между вымыслом и явью.
– Поэтому я предлагаю прибраться, отдохнуть, – продолжала Ши, не обращая внимания на его слова, – и к вечеру быть готовыми. Помойтесь, побрейтесь, думайте о высоком. А на закате приступим к последнему действию. Мы очень близко подойдем к правде, вплотную… Я обещала стать вашей судьбой – и стану. И вы сделаетесь судьбами друг друга – насколько, конечно, пожелаете. Один из признаков божественности – отсутствие принуждения… Я уже дала Брату Ужасу необходимые инструкции.
Все посмотрели на Выморкова. Тот буднично кивнул.
Познобшин неприятно удивился: он считал, что Ши выделяет его из компании этих психов – несомненно, опасных; однако получалось, что с одним из них у нее был некий уговор, о котором ему, лицу, как он думал, доверенному, ничего не известно. И с одним ли?
Ши, похоже, угадала его мысли.
– Технические детали, дорогой, не больше, – добавила она успокаивающе.
Брон помолчал, борясь с нарастающим раздражением.
– Делайте, что хотите, – сказал он и начал рыться в стопке кассет. Он решил все-таки посмотреть фильм, который хотел показать радушный Вавилосов. За неимением лучшего.
Ши не стала ему мешать.
– Вы уже выбрали, кем нарядитесь? – спросила она остальных.
– Мой покровитель тебе, хозяюшка, известен, – пробасил Выморков. – Имею дерзновение изобразить.
– Это идола, что ли, который головы рубит? – презрительно скривился Холомьев.
– Тебе идол, а мне – светоч и заступник, – с достоинством ответил Брат Ужас.
– Холомьев, с каких это пор вы позволяете себе критику в моем присутствии? – заметила Ши строгим голосом. – Ведите себя прилично. Вы же человек почти что военной дисциплины.
– А-а, пропади оно, – протянул Холомьев и уже привычно выложил на стол ногу.
Каким бы ни казался он прежним, случившаяся метаморфоза вселяла отвращение и страх. Внутри Холомьева что-то сбилось, бородка зашла за бороздку; он изменялся ненатурально, фальшиво, через силу, но все же менялся. Трансформация еще не завершилась, и Холомьев выглядел, как чинный партийный активист, которому вдруг пришло в голову изобразить сумасшедшего. Получалось у него стыдно, неуклюже.
– Лично я буду Иисусом Христом, – сообщил Холомьев. – Таким же загадочным и недоступным. Буду делать, что вздумается. В каждом моем жесте будет суровая истина, но – тайная. Все, что мне нужно, это рубаха до полу и какой-нибудь веночек.
Брон, демонстративно включил телевизор, сделал звук погромче. Но фильм не вечен, он кончится, и что тогда? Удавиться? Человек, задохнувшийся в петле, выглядит особенно мерзко. Самоубийство только подчеркнет человечность, поскольку это, как с недавних пор стал думать Познобшин, самый естественный и разумный людской поступок.
На экране появился медведь. Он жрал ягоды и грибы; к нему тем временем уже приближался беззаботный вирусоноситель.
– А вы, Горобиц? – спросила Ши. – Какому божеству вы симпатизируете?
– Симпатизирую?! – Горобиц, до сих пор тихий, перестал бормотать; голос его сделался визгливым. – Симпатизирую! Симпатизирую!..
Он выскочил из-за стола и начал возбужденно метаться по комнате.
– Тише, мешаете, – недовольно буркнул Брон.
– Симпатизирую! … – кричал Горобиц. Больше от него ничего нельзя было добиться. Ши пришлось взять его голову в ладони и пристально посмотреть в глаза. Увидев в черных ямах собственное отражение, Горобец обмяк и сразу ушел во двор. Он не показывался до самого вечера.
– Меня только не трогайте, ладно? – попросил Познобшин, следя за экраном, с которого доносились вопли и вой. – Мне надоел этот театр.
– А мне казалось, что тебе нравится, – голос Ши дрогнул.
– Именно что казалось. Никто здесь не в состоянии выдумать что-то стоящее. Хорошо, что солипсизм – всего лишь несостоятельная гипотеза. Какие-то убогие фантазии. Представляю, что было бы…
– Что это такое, этот твой… псизм, как там его? – заинтересовался Выморков.
– Да вам не понять. Ну, скажем, так: то, что вообразили – то и есть.
– Суетная гордыня, – покачал головой Брат Ужас. – Есть только один, несозданный и невообразимый…
– Бросьте. Все знают, что вы траванулись какой-то химией и стали глючить. Вот и весь ваш несозданный.
Медведь на экране встал на дыбы. Начал подниматься и Выморков.
– Ну, еще не хватало! – рассердилась Ши. – Брон, немедленно извинись.
– Извиняюсь, извиняюсь, – пробормотал Познобшин. – Отстаньте от меня. Веревка, лейка… вы все… Кенгуру раздает лотерейные билеты – это нормально. Кенгуру раздает гондоны – это уже перебор. Вот канитель-то…
– Ка-а-кой кенгуру? – протянул Холомьев, кривляясь.
Брон не ответил. Ши присела рядом с ним.
