Весь двор Маата был заплеван шелухой от этого подсолнуха.
Он вел хозяйство.
Ежи соперничали в отсасывании синего коровьего молока; в коровнике возникали дикие пиршества со всхлипываниями, шипением и перетопом. Коровы смиренно стояли, вокруг их глаз наливались круги.
Маат вел ночную жизнь. Днем он чаще прятался в доме – может быть, спал, почесывая во сне недоразвившуюся растительность на лице. Может быть, он просто сидел сычом и ел. Иногда он охотился днем. А ночью он сычом летал. Летал на охоту, выискивая плетни и заборы, навещая детские площадки, посещая выставочные павильоны. Конечно, здесь допущена метафора: он не летал, он просто очень быстро ходил, покачивая ведром, которое было наполнено грязноватой краской.
Но иногда орудовал и днем, чтобы, пообщаться с живым и сложным материалом. Для этой цели он брал с собой две пачки особых счетных палочек.
2
– Сердце подсказывает, что мы на месте, – самоуверенно сказала Мента Пиперита.
Она заявила об этом сразу, едва ее микроскопическая ножка ступила на разогретый перрон.
Это непостоянное женское сердце.
Она говорила так всегда, куда бы ни привелось им заехать, и ассистент досадливо кашлянул: он услышал обычное. Ему надоело, ему хотелось разнообразия, хотя как раз разнообразия в их ученых странствиях было хоть отбавляй: город за городом, селение за селением, безостановочная перемена декораций. Разнообразием для него мог бы стать продолжительный отдых, затянувшаяся стоянка.
Мента Пиперита, подбоченясь, придирчиво разглядывала вокзал сквозь толстые очки. На ней была смешная панама с бахромой и цветастое летнее платье без намека на талию, под которым скрывался китового уса корсет. У Менты Пипериты был не в порядке позвоночник. С лилипутами такое случается часто – и костный каркас не подарок, и зрение не балует. Зато ножки у Менты были как у миниатюрной фарфоровой балерины: точеные, вострые, белоснежные, без единой ненужной складки. Вместо туловища напрашивались старинные часы.
Ассистент, одетый рубахой-парнем, топтался рядом: действительно, парень; действительно, в полосатой рубахе навыпуск. Короткие рукава, затертый воротничок, темные пятна под мышками. За поясом, под рубахой – полуавтоматический пистолет системы Люгера для прицельной стрельбы на расстояние до пятидесяти метров. Через плечо, на тоненьком ремешке, переброшен военно-полевой внешности чемоданчик: контейнер с детекторами.
Пистолет, ни разу пока не побывавший в деле, натирал мускулистый живот. По контейнеру было видно, что его открывали часто – до того разболтались и расхлябались его замки-защелки-запоры.
Географическое Общество предоставило контейнер с боем.
Вопреки внезапной спонсорской помощи, оно испытывало лишения, и безрассудно жадничало. С невиданной скаредностью, вопреки всем интересам дела, оно цеплялось за каждый датчик, за каждый сканер, а без последних в экспедиции Менты было не обойтись.
Географическое Общество целенаправленно интересовалось Ходячим Городом.
В душном купе, в окружении бутылей с выдохшейся минеральной водой, Пиперита просвещала своего спутника.
Она говорила ему так:
«…Тогда мы уже знали, что Город призрачен и путешествует по земле давным-давно, много столетий и не одно тысячелетие, оставаясь неуловимым. Он ползает, напоминая мультипликационную кляксу; он задерживается то там, то здесь, обманчиво укореняется, живет неприметно и никогда не процветает. Он снимается с места, когда его начинают поджимать кладбища. Ходячий Город, как и обычные города, вырабатывает покойников, которых хоронят за городской чертой. Он всегда останавливается в местах, где пространство для выживания естественным образом ограничено. Ему мешают либо вода, либо горы, либо пустыня; кладбище разрастается и в какой-то момент становится больше Города. Оно начинает отвоевывать себе метры и километры, расползается по окраинам, вторгается в жилые кварталы, отравляет воздух и почву. Невидимая перегородка между двумя мирами истончается, и начинают твориться страшные вещи: появляются призраки; не проходит и дня, чтобы кто-нибудь из горожан не исчез бесследно; множатся болезни, плодятся уроды, атмосфера над Городом напитывается ужасом и злобой. Жители всё чаще и чаще теряют рассудок и совершают бессмысленные преступления; эти перемены развиваются не спеша и редко осознаются людьми, которым кажется, будто они живут, как встарь, и ничего не меняется. Однако приходит время, когда их охватывает единый порыв сродни инстинкту, побуждающему к перелетам – птиц, к миграции – рыб, к массовому самоубийству – китов. Не проходит и суток, а города уже нет: он рассыпается по бревнышку и по камешку, встает на колеса и на ноги, отпочковывается от кладбища, к тому времени достигнувшему исполинских размеров; такое кладбище нелегко обслужить и содержать в порядке, оно приходит в запустение, там воцаряются уже неприкрытые слоем земли гниение и распад. Ходячий Город теряет свой хвост, подобно ящерице; кладбище остается и вскорости полностью истлевает, так что не удается обнаружить его следа, а Города давно уже нет, он перешел на новое место, раскинулся, вырос за считаные часы и получил передышку с тем, чтобы рано или поздно всё повторилось.
Мы сутками просиживали над книгами, пытаясь ухватиться за малейшие намеки на прежнее местонахождение города; мы были достаточно прозорливы, чтобы понять, что нам не стоит рассчитывать когда-либо обнаружить сам Город. Это было бы глупой самонадеянностью; Город обосновывался на отшибе и ничем особенным не выделялся от себе подобных. Наверняка имелись карты, на которых он есть, равно как и карты, куда он не успевал попасть; он оборачивался иголкой в стогу, и мы физически не могли перелопатить такое количество атласов, зачастую одних и тех же, но выпущенных в разные годы. Мы пробовали, когда отчаивались, но отказывались от намерения уже к вечеру, когда перед глазами всё начинало расплываться, а рука не удерживала увеличительное стекло.
Мы принялись за легенды и сказания народов мира; мы просиживали в книгохранилищах, бросаясь то на один эфемерный след, то на другой. За неимением иного выхода мы исходили из того, что от Города должно было что-то оставаться. Печать таинственности, лежавшая на предмете наших поисков, неизбежно делала его в наших умах экзотическим. И потому наше нетерпеливое внимание понапрасну приковывалось к величественным развалинам; мы сравнивали руины, отыскивая сходство; мы намечали маршруты, которыми следовал воображаемый Город. Но нам ни разу не удалось получить исчерпывающего ответа – ни утвердительного, ни отрицательного. Могло быть так, могло быть иначе; города уходили под воду, города заметало песком.
Нас уносило в Микены, построенные Персеем, где жили потомки Даная и пелониды с амифаонидами, переселившимися из Элиды; сей древний город, однако, не трогался с места и был уничтожен в эпоху Персидских войн – возможно, то была ловкая маскировка? Страбон писал, что город бесследно исчез с лица земли, но Павсаний описывал руины, в которые превратилась городская стена со Львиными Воротами; упоминал подземные сокровищницы Атрея и его сыновей, описывал могилы Атрея и Агамемнона. Разочарованные в Микенах, мы обращались к Дору, от которого остались лишь замковые руины; то был древний портовый город на берегу Средиземного моря, обосновавшийся – обосновавшийся? – в долине Шарон. Дор достался колену Асирову по жребию, однако был отдан колену Манассиину; разрушен ассирийцами и заново отстроен – возможно ли? Переходя из рук в руки, он пришел в упадок при Ироде Великом и просуществовал до времен ранней Византийской империи… исчез, не оставив по себе почти ничего… Пометив Дор, мы принимались за Горгиппию – античный город на черноморском побережье, просуществовавший семь веков; довольно быстро мы отказывались от него по той причине, что от Горгиппии осталось слишком много, и даже был создан музей под открытым небом, где все желающие могли убедиться, что винодельни, мастерские, мощенные камнем улицы и саркофаги никуда не исчезли. По той же причине мы вычеркивали Тмутаракань, Иераконполь и Мангазею; ненадолго заинтересовывались Эль-Кабом, культовым центром богини Нехбет, где нас привлекало изобилие гробниц времен Нового Царства, но и там многочисленные руины свидетельствовали о тщете наших надежд.
