– На нерест?
– Можно сказать, что и так.
Дандер морщил лоб, не поспевая за причудливыми ассоциациями Менты:
– Горбатая изгородь?..
– Хорошо, пусть не изгородь. Представь себе музыкальный инструмент наподобие лютни или гуслей. Всякий раз получается неповторимая мелодия мира.
Мента понимала, что без тщательного анализа Дан-деру не осмыслить ее слов. Его прошлое было еще густо насыщено яркими красками, и в нем почти не было серых лакун. Он не успел натворить зла, и на душе его не лежали камни. Если взять гайку и погрузить Дандера в гипноз, то наверняка что-нибудь обнаружится. Не особенно страшное, просто неприятное и забытое. Увидев и вспомнив, Дандер начнет понимать, что память, прошлое, жизнь и самая реальность выстраиваются из красок. И часто бывает, что радужный спектр почти бесследно растворяется в черном.
Но пока что Мента не видела острой надобности анализировать Дандера. Всему свое время. Парнишка поживет, понабивает шишек окружающим и себе, хлебнет горя – тогда можно будет попробовать. Не сейчас.
В настоящее время Менту Пипериту занимали куда более серьезные личности, нежели Дандер.
Ассистент, помявшись, спросил ее:
– Я буду снимать показания, а чем же займетесь вы?
Он задавал этот вопрос во всех городах, где они побывали, и неизменно получал в ответ отговорку – то рассеянную, то остроумную. Поэтому ему было странно услышать серьезный ответ:
– Да уж не гостиничных клопов давить, мой дорогой. Город не меняется сам, его изменяют люди. Мне надо найти людей.
– Которые приводят его в движение?
– В конечном счете – да.
Тогда возбудившийся Дандер многозначительно похлопал себя по животу, намекая на пистолет.
Пиперита хлопнула его по заду: не от распущенности, но по причине карликового роста.
– Вполне возможно. Но преждевременно. Я еще не вижу опасности, и потому отпускаю тебя со спокойным сердцем.
Мента лгала: у нее не было спокойно на сердце. В этом городе царила излишняя суета. Она решила узнать, не покупают ли соль и спички. Город был сероват и в то же время являл собой законченную гамму. В нем нечего было прибавить и ничего было убавить; именно это вселяло тревогу. Создавалось впечатление, будто все уселись на чемоданы. Болонки в картонках и попугаи в клетках; серые шляпные коробки и клетчатые походные костюмы; последние взгляды на циферблаты вокзальных часов.
Неприятное ожидание разливалось в воздухе.
«Надо мне было отправиться с ним», – подумала Мента.
Но ассистента уже простыл след.
Погромыхивая приборами, он вприпрыжку спускался по лестнице. Пружинисто хлопнула входная дверь.
Мента стояла в солнечном пятне и производила свои замеры. Китовый ус ходил ходуном. Что-то летает здесь, по сонному городу, когда солнце заходит. Что-то, нагруженное ведрами дегтя и черной краски, с малярной кистью в зубах. Что-то расписывает качели, детские горки, розоватые доисторические особняки. И что-то настойчиво требует трогаться в путь.
…Ноги сами вынесли Дандера к трактиру, где Маат уже заколдовал случайного собутыльника латунной гайкой.
Вышло так, что Мента еще только собиралась разыскивать основное лицо; она прихорашивалась и пудрила нос, вязала банты, подтягивала чулки, ругалась на стрелки; она еще только накладывала румяна и приклеивала ресницы, как если бы собиралась в положенный от роду цирк, а Дандер сыскал.
5
Воздух в трактире уже заметно загустел. Его не без труда расслаивали гармошки да баяны; повсюду висел удушливый чад. Циферблат настенных часов запотел столь сильно, что времени было не разобрать. Кто-то взвизгивал, кто-то вскрикивал; иных волокли на улицу, иные сами, тихо и беззвучно, валились под лавки. Всепроникающий шансон накладывался на гармошкины хрипы, и это создавало особую жирноватую хрипотцу. Мелькали грязно-белые тени, летали сковороды, визжали далекие поросята, и воздух, казалось, был переполнен липким перцем. Издалека доносился детский горшечный плач.
Палочки были разложены в ряд: разноцветные и монотонные.
Егор, позабыв о пиве, не мог отвести от них глаз.
– Ведь было же что-то хорошее? – вкрадчиво спрашивал его Маат, ерзая на лавке, ибо у него зудело в заду. – Ну, например.
Поколебавшись, Егор вытянул длинную красную палочку и осторожно положил перед собой.
– Что это? – нетерпеливо спросил Маат.
– Зоопарк, – ответил Егор.
– Тебя водили в зоопарк? – уточнил Маат.
– Да. Водили. Очень давно, мальчишкой малым. Там гуси, слоны и жирафы.
– И было хорошо?
– Да, было очень хорошо. Погожий день, майское воскресенье. Третье воскресенье мая, – вспомнил он, направляемый гайкой.
– Теперь гляди внимательнее и выбери еще один хороший день.
Хорошенько подумав, полупьяный Егор вытянул желтую.
– Что это?
– Велосипед. Тогда мне купили велосипед.
– Когда это произошло?
– Давно.
– Когда это произошло? – повторил Маат, глядя в упор.
– 24 августа 1979 года.
– Отлично. Клади его рядышком с зоопарком. А что для тебя было важнее – зоопарк или велосипед?
В этом гадком угаре, супротив соломенного верзилы, разговор принимал неприятный и непонятный оборот.
Подумав немного, полувековой Егор остановился на вело сипеде.
– Тогда мы чуть выдвинем желтую палочку вверх. Еще что вспомнишь?
– Маму, – выдавил Егор.
– Еще бы. Конечно, маму. Синяя палочка, рядом с желтой. Ты согласен? Выше других. Ну а еще? Аквариум? Футбольный мяч?
Егор уже не ходил к стойке и не добавлял соточку. Он глубоко задумался, и это занятие было ему непривычно. Дандер, усевшийся по соседству, вдруг понял, что наблюдает нечто крайне важное, хотя в этих двух мужиках, степенно беседующих, не было ровным счетом ничего особенного. Разве что палочки. Фигура, которая выстраивалась на липком столе, уже что-то напоминала ему; рука невольно потянулась за датчиком.
– Но аквариум не настолько важен, как мама и велосипед, – уверенно прохрипел Маат. И приспустил зеленую палочку. И рядом – футбольный мячик. Гляди – уже пять составляющих! Немного напоминает радугу… Папа?
Лицо мужика потемнело.
– Черная палочка. Пил мертвую и бросил нас, когда мне и двух не было.
– Значит, не помнишь его вовсе?
– К несчастью, помню.
– Черная палочка, ниже других. Рядом с синей.
– Зачем это всё? – вдруг взбунтовался Егор. Он ударил бокалом по столу, и Маат поспешно вывесил гайку поближе к нему.
