Та не ответила.
4
Он медленно поднялся с лавки.
Он хотел гипноза, а в таких случаях гипноз неизбежен.
– Слушай меня, отвечай на вопросы, расслабься и рассказывай.
Что-то давнее, еще из околоплодных вод, где он душил сестру пуповиной, обволокло Маата, и он заново расплылся на лавке, словно куль.
– Психотерапии в настоящем ее понимании у нас не будет, – проговорила Мента Пиперита. – Будут, скорее, элементы рационального внушения. И небольшое путешествие для надобностей Географического Общества.
Оплывший, грузный и в глубине мускулистый Маат сидел неподвижно, а страшная лилипутка расхаживала перед ним, помахивая гайкой.
Она старела на глазах, уподобляясь брату.
Чулки сползли до щиколоток, волосы растрепались. В горнице становилось жарко и душно: всходило солнце. Роились мухи, чан смердел. Постукивали ежи, попискивали мыши; некоторые, самые смелые, подъедали из пары кастрюль густое варево, похожее на студень.
Мента прихлопнула комара, упростила его до слабо дифференцированного кровавого пятна. Качая гайкой, она отдавала распоряжения:
– Сложи Плетень. Мы оба знаем, что это Прустов Плетень – не правда ли, странно? Мы два ствола, мы два крыла… ты не вполне безумен.
Маат послушно выложил два Плетня: монотонный и разноцветный.
– Неправильно. Разве ты делаешь так? Перемешай палочки.
Чуть помешкав, Маат сделал то, что совсем недавно требовал от Егора. Иногда получалось, что редкие цветные палочки оказывались длиннее серых и черных.
– В реку дважды войти нельзя, – объявила карлица. – Но можно спуститься к озеру и отдохнуть.
Она продолжила без видимой связи:
– Плохой человек может оставить после себя что-то такое, после чего хороший уже не придет. А хороший не может. Он выстроит детскую площадку, и дело на этом закончится. Ты перекрашиваешь жизнь за отцовскую викторину. Ты вычеркиваешь светлое и оставляешь бессмысленные наказания.
– Нет, – подал голос Маат. – Я помню светлое. Отец мне Бог. Он жив, хотя мне пришлось ударить его киркой.
Новый комар, новое ослепительное пятно.
– Поменяй палочки, – приказала Мента. – Убери какие хочешь. Велосипед или медведей. Ведь в зоопарке было хорошо? И поездка оказалась удачной? И он много тебе отвечал – неважно, чем это кончилось. Ты ждал этого, как ждешь от Бога.
Маат послушно заменил мрачные палочки на голубую и розовую.
– Теперь говори. Он снова заговорил:
– Библейский Бог – злобный демон. Кто бы другой мог так искусно поиздеваться над людьми и заповедовать им неосуществимое в принципе? Он заставил людей страдать, но ничего не смог поделать с тем, что именно страдание возводит к святости. В этом – дьявольская полуправда. Реально достигаемая цель получает иное, ложное название. Святые остаются святыми, но узаконивают беззаконие на земле. С другой стороны, благоденствие превращает человека в скотину. Ты стремишься именно к этому. Правда на моей стороне, ибо в основе ее – неудовлетворенность. Но и ты права, так как человек неудовлетворен ложью, а потому тоже страдает.
– Ты убийца и философ низкого пошиба. Жизнь, как известно, есть наука умирания, кто-то это сказал. Это не означает, что жить надо мрачно. Отмахнуться от смерти в ее человеческом понимании можно бездумно, и это страусиный оптимизм, а можно – обдуманно, как на рациональном, так и на интуитивном уровне. Следи за гайкой. Поменяй еще две палочки.
– Я не могу, – рука Маата зависла над Плетнем.
– Конечно, не можешь. Ты понимаешь больше других. Ты хорошо познал Время. Ты знаешь, что затушеванные промежутки никуда не деваются. Они есть. Они где-то есть всё равно. Людская и нелюдская память о них всё равно остается, сколько бы ты не перекладывал палочки. Плевать на твои малярные старания. И память о сложном – тоже. Это можно назвать вытеснением или как угодно, но она есть, и мы по-прежнему достаточно сложны. Где-то там. Ты думаешь, что служишь Богу, выполняя его мирскую волю и насаждая энтропию, смерть. Но всё уничтоженное где-то спрятано, куда-то или к кому-то уходит. Даже из могилы или чана с кислотой. И все эти старания потребны не тому простому Богу, которому служишь ты. И я служу – не стану спорить. Я часто усложняю простое, но оно не перестает быть простым. Мы чрезвычайно просты.
– Мы просты, – кивнул Маат и продолжил: – Но мы и сложны.
– Да, сложны.
Единым махом он смел все палочки со стола. Вцепился в сестринскую гайку и рванул на себя так, что та повалилась на стол и подтянулась к нему. В пальцах Маата сверкнула собственная гайка.
Мента отвернулась, но он развернул ей голову так, что едва не сломал шейные позвонки.
– Теперь ты будешь слушать меня. Ты собиралась в путешествие на благо Географического Общества. Мы отправимся туда, я расскажу и покажу тебе, ты всё увидишь, как собственными глазами. Это мой подарок тебе за беспримерную смелость. Бонус и приз.
5
Легким эриксоновским гипнозом-полубодрствованием Маат владел много лучше сестры, ибо набрался опыта в шалманах и на лавочках с бомжами, да и невозвратно пропавшие дети охотно покупались на этот прием. Мента Пиперита одновременно спала и бодрствовала; она понимала, что Маат куда-то ее ведет.
Идти оказалось недалеко. Маат вышагивал недавним и привычным маршрутом.
…Вот проселочная дорога, а вот нерожденные и недоношенные новостройки. Где-то поблизости побывала ночью и Мента. Но дальше, немного дальше. Вот шершавые плиты, котлованы, сваи. Бесполезные гром и грохот звучали со всех сторон, носились беспородные псы. Вагоны-бытовки курились дымком: невидимки чифирничали.
А вот и асфальт, раскрошенный, словно черствое печенье.
И жизнь, которой не место ни здесь, ни где-то еще.
Мента Пиперита покорно шла за Маатом, как была: непричесанная, неумытая, со спущенными чулками. Она чувствовала, что у нее изорвано исподнее и сломаны китовые усы, но это ее нисколько не волновало.
Карапузообразное устройство по обыкновению прилаживалось к равнодушной слонихе-грузовику.
Наконец, появились и люди, так что издали завелось ежеутреннее злопыхательство насчет ящиков, их таскания, веревочки и гроба.
– Спускайся сюда, – приказал Маат, не оборачиваясь. Он говорил приятным голосом, и гайка была ему уже не нужна. Он завораживал, и Мента последовала за ним вниз, в пыльные катакомбы.
– Нам недолго придется гулять, – пообещал Маат. – Чувствуешь, как всё похоже на настоящий гипноз? Погружение, странствие, наблюдение, удивление, осознание и, может быть, выход к свету. Хотя что такое свет?
В Менте шевельнулось что-то самостоятельное и непредусмотренное.
– Свет очень сложен, – сказала она. – Он только кажется простым.
