– Это – что? – спросил Лют с присвистом, тыча пальцем в бутылку. Лакей склонился в недоуменном полупоклоне. – Это называется пивом? Вы полагаете, что двое взрослых мужчин удовлетворятся парой паршивых бутылок? – Он щелкнул пальцами, и прямо из воздуха возник солидный пивной бочонок, водруженный на игрушечный лафет. – Мы больше не нуждаемся в ваших услугах, – объявил Аластор. – Думаю, что и никто другой не нуждается. – Он взял с подноса бутылку, залпом ее опустошил, затем схватил опешившего слугу за вихор и сунул носом в горлышко. Левой рукой он удерживал беднягу, а пустую бутылку медленно натягивал на него правой. Сосуд, ничуть не увеличиваясь в объеме, волшебным образом вместил сначала голову, потом – плечи и грудь, а затем и ноги лакея. Лют поднял бутылку и посмотрел сквозь нее на свет бра. За черным стеклом страдальчески раскорячилась фигурка в ливрее. Аластор надел сорванную крышечку и прихлопнул ладонью, запечатывая.
– Ты пополнишь ряды джинов и в этом качестве будешь учиться искусству сервировки. Кто бы тебя ни выловил, ты не скажешь иных слов, кроме "кушать подано"– и так будет на протяжении многих, многих тысяч лет, – Лют распахнул окно и швырнул волшебную бутылку в канал, где та поплыла, покачиваясь на темных волнах и отражая тяжелый, мутный свет фонарей.
Позабыв о лакее, Аластор взялся за краник и наполнил кубки густой красноватой жидкостью. Увидев полные ужаса глаза Патрика, он, с трудом себя сдерживая, сказал:
– Что ты так дрожишь? Это же – лягушка! Очередная лягушка! Все вы для меня – лягушки! – выпалил он, уже не таясь, и сердито подтолкнул кубок к юному другу. – Я сотворю с вами что-нибудь кошмарное, и черт с ним, с нагоняем, который я после получу за самоуправство. – Аластор Лют перевел дыхание. – Выкинь из головы этого слизняка, давай вернемся к нашей проблеме. Итак, найти их, – он сделал глоток и прикрыл веки. – Это, я понимаю, пиво не то что пьет здешняя чернь. Значит, все чем они располагают – черный черепок, и, боюсь, они усмотрят случай им воспользоваться. Дай-ка на минутку, – Аластор протянул ладонь. Патрик порылся в кармане и вручил собеседнику осколок, радостно сверкнувший фейерверком красок. Лют злобно уставился на чужеродный предмет. – Посмотри, дорогой мой, – сказал он горько. – Здесь целый мир, праздничный и беззаботный, а единственное, чего в нем нет, так это места для тебя.
Патрик внимательно всматривался в осколок. Рука Аластора еле заметно дрожала. Лицеист пытался разделить с Лютом ненависть – и не мог.
– Может быть, лучше растолочь его в ступке, и дело с концом? предположил он.
Лют вздохнул.
– Великое искушение, – пробормотал он себе под нос. – Нет, это немыслимо. Осколок – наш козырь, наша наживка. Что проку от праха, каким он станет? Нам нужен черный близнец, и мы должны беречь его как зеницу ока. К тому же я не властен уничтожить эту субстанцию, я даже не могу им долго обладать; тебе же, хоть ты создан устойчивым к его чарам, такое дело будет не по зубам. Ну, время не ждет, – спохватился он и вернул осколок Патрику. Мы будем исходить из предположения, что юная леди сидит сейчас где-то в укромном местечке и слушает романтическую болтовню дурака Брана. Когда он расскажет ей все, перед ней встанет тот же вопрос: как раздобыть разноцветный черепок?
– Я не понимаю, – сказал Патрик, – почему так уж надо, чтобы черепки передавались из рук в руки по доброй воле? Зачем вся эта морока с усыплением, похищением и обманом? Отнять гораздо проще.
Аластор помрачнел.
– Почем я знаю? – огрызнулся он. – Так положено. Ты опять за свое отнять, отнять… Если б можно было отнять, я с нею бы не цацкался – с тобой, кстати сказать, тоже. Забрал бы – и дело с концом, – Аластор чуть не добавил еще кое-что насчет своих действий в отношении Патрика, случись ему просто отобрать черепок у лицеиста, но вовремя прикусил язык. – Не нужно обсуждать эту тему, есть кое-кто поумнее и помогущественнее нас. Но помни, что и наши недруги не могут заполучить разноцветный осколок иначе, как из твоих собственных рук. Ты же, надеюсь, не собираешься вручить его врагу? Во всяком случае, пока я рядом, этого не произойдет, – сказал Аластор, сам себя успокаивая. – Отсюда следует важный вывод, – Лют поднял палец. – Им остается одно: бежать без оглядки.
– Почему – бежать? – осведомился Патрик, прихлебывая пиво. Оно пилось легко, и все проблемы постепенно теряли остроту.
– Потому что наилучший, беспроигрышный вариант для обеих сторон получить оба осколка, – произнес Аластор медленно. – Допустим, если они направятся к Радужному Мастеру, то мы отправимся следом, там встретимся с ними и совершим обмен: им – разноцветный осколок, нам – черный. И проиграем, ибо они уже у цели, а нам до Черного еще лететь и лететь через океан. Честного состязания не получится, так как нас опередят. Предположим обратное: наша встреча состоится у Черного Мастера… тот же обмен, и в проигрыше останутся они. Но если с их стороны оружием будет совесть, а с нашей – хитрость… то никакого обмена не будет, а развернется сражение за обладание всем или ничем… теперь ты понял? Им это ясно, и они боятся. Они не сомневаются, что потерпят неудачу – вот почему им придется бежать от нас – авось что-нибудь придумается. Но дальше кого-то из Мастеров бежать им некуда. Тогда остаются соображения простого удобства. Зачем еще куда-то мчаться, когда можно покончить с делом прямо на месте в маловероятном случае победы над нами? Нет, они не станут побеждать нас у Черного Мастера, чтобы после победы нанести визит Радужному. Они отправятся к Радужному Мастеру сразу, не желая себя утруждать утомительным перелетом после. Они начнут убеждать и совестить тебя, наплетут гору чепухи… ты растаешь, девчонка получит осколок – и дело в шляпе. Как ты считаешь – есть у тебя совесть, или нет? – спросил вдруг Аластор Лют.
– На кой черт она мне сдалась! – Патрик нервно и развязно хохотнул, невольно вжимаясь в спинку кресла под давлением тяжелого, ослепительного взора Люта. Толстяк склонился над ним, пристально изучая. Он не до конца разделял хвастливую уверенность Патрика. Он вовсе не был убежден в полном отсутствии совести. Но совесть, к сожалению, была предметом, который оставался для Аластора Люта неуловимым и невидимым. Верить же на слово он не привык: зачастую люди сами не знают, чем владеют. "Нелишне подстраховаться, – подумал он. – Неровен час… нет, с Мастерами подождем. Как бы складно это ни выглядело, лететь прямо к Мастерам рановато. Мастера есть Мастера – кто их знает, какой от них можно ждать пакости. Есть возможность завладеть обоими черепками до того, гораздо раньше… и глупо будет эту возможность упустить. А значит – все-таки погоня". И он воскликнул:
– Я знал, мой верный друг, что не ошибся в тебе! Но человек, увы, бывает слаб. В таком ответственном деле, как наше, нельзя всецело полагаться на собственные силы. Наших противников трое, а может быть, и больше, и нам тоже пригодятся помощники. Кое-какие соображения на сей счет у меня есть.
У Патрика никаких соображений не было, и он безропотно позволил руке Аластора заползти в карман парадных лицейских брюк.
– Чтобы найти помощников, нам не придется сбивать ноги в кровь, молвил Аластор внушительно. – Они – перед нами! – И он, присев на корточки, расставил на ковре злополучные фигурки-амулеты. Выпрямившись, он отступил на несколько шагов, осушил до дна кубок, бросил его в угол, воздел руки к потолку, усеянному разморенными летними букашками, и затянул что-то волчье, оскорбительное для чуткого уха. Лют голосил не менее двух минут; Патрик каким-то образом сумел постичь, что было то одно-единственное, сумасшедше длинное слово. Все время, пока длилось заклинание, Патрик смотрел не на фигурки, а на Аластора, и вдруг почувствовал, что у него за спиной что-то происходит. Он посмотрел, и у него разом отнялись руки, ноги, а заодно и язык.
