Ну а французские военные и погранцы в этих краях предпочитали стрелять на поражение вообще при возникновении малейшей опасности, без излишней бюрократической волокиты и либеральных соплей.
Плюс к этому здесь уже помаленьку появлялись и местные, «альтернативные» органы власти (в соответствии с их вывесками и «платформами» вроде бы марксистские по убеждениям, но, к сожалению, довольно бандитские по сути).
Прибавьте к этому кочевые племена с их психованными вождями и замашками рабовладельцев (нечто похожее на невольничьи рынки в этих краях, по словам Клавы, хоть и неявно, но продолжало действовать), а также разных вооружённых «гостей из-за бугра» – и те и другие всегда предпочитали не оставлять живых свидетелей.
Так что общая картина вырисовывалась не особо радостная, и надо было очень постараться, чтобы где-нибудь ненароком не попасть «под раздачу».
Вот именно поэтому я сейчас, по Клавиным советам, носил вполне себе гражданские брюки и рубашку в сочетании с армейскими брезентовыми берцами для тропиков и выгоревшей курткой с многочисленными карманами из песочного цвета х/б, которая покроем слегка напоминала мундиры битого Африканского корпуса Роммеля – здесь в таком прикиде ходили многие.
Заканчивая одеваться, я заметил, что Клава берёт с собой в полёт только один небольшой чемодан и сумку. За остальным весьма многочисленным багажом, остающимся в отеле, судя по всему, должен был потом заехать кто-то из её людей.
Пока мы с ней наскоро завтракали (яичница из каких-то мелких яиц, о происхождении которых лучше было не думать, булочки, джем явно местного изготовления из каких-то непонятных фруктов и довольно приличный кофе) в расположенной на первом этаже отеля забегаловке, проворный чернокожий портье отнёс наш не особо тяжёлый багаж (у меня он состоял из рюкзака и завёрнутого в брезент всё того же американского бронежилета) в машину, после чего пожелал нам счастливого пути.
Характерно, что французский выговор местных негров лично я понимал куда лучше, чем язык каких-нибудь коренных парижан…
В качестве транспорта Клава сейчас использовала взятый у кого-то в аренду, довольно потрёпанный серо-голубой с чёрными крыльями «Ситроен 11CV», который неизменно водила лично. Кстати, как я уже упомянул выше, бензин в этих краях был очень недёшев и поступал с перебоями, но для персон вроде моей спутницы это, похоже, не было такой уж большой проблемой.
– Ну что, поехали? – спросила она на выходе из ресторана, надевая на голову изящный пробковый шлем с белым матерчатым чехлом, белые перчатки и тёмные очки, похоже, тоже являвшиеся обязательными признаками местного «колониального стиля».
Лично я предпочёл пробковому шлему матерчатый кепарь полувоенного образца с длинным козырьком.
– Поехали, – согласился я с почти гагаринской интонацией.
Через пару минут наш «Ситроен» уже петлял по узким, поросшим чахлой зеленью улочкам Бамако. Выбеленный солнцем городишко был максимум двух-трёхэтажным, и на фоне здешней застройки на горизонте выделялись разве что тёмные горы да два белых столбика минаретов большой мечети Бамако.
Проскочив в центре города относительно широкий бульвар с пыльной травой и редкими фонарными столбами, Клаудия вывернула руль, устремив машину в сторону южной окраины, направляясь к местному аэровокзалу, имевшему несколько странное для русского уха название «Секу». По сторонам довольно широкой дороги мелькали островки травы, редкие кусты и пальмы – здесь, ближе к дельте Нигера, ещё преобладала полупустыня, сходившая на нет севернее, ближе к экватору и Сахаре.
Собственно, название «аэровокзал» было слишком уж громким и уважительным для этого места.
Построенная во всё том же непередаваемом «колониальном стиле» минимум двадцатилетней давности «аэрогавань» Бамако сильно напоминала мне очень старый советский фильм «Последний дюйм», тот, который 1958 года, производства «Ленфильм», по рассказу Д. Олдриджа, где героя Николая Крюкова покусали акулы и пацан (его якобы сын) в исполнении Славы Муратова очень лихо рулил на Як-12, который изображал Аустер «Тейлоркрафт» (то есть Пайпер «Кэб» английской выделки)…
Короче говоря, это было одноэтажное и по большей части деревянное здание, увенчанное старомодной, башнеподобной вышкой управления полётами.
Под матерчатым навесом у входа откровенно скучали три чернокожих жандарма в песочной форме и фесках. В нашу сторону эти блюстители закона даже не глянули.
На автостоянке у входа было припарковано пяток легковых авто (как обычно, небольших и не самых современных), облезлый «Додж три четверти», переделанный в импровизированную техпомощь, и мотоциклет с коляской, который, судя по специфическим номерам, принадлежал тем самым жандармам.
Оставив машину на стоянке и забрав вещи, мы вошли внутрь.
В основном здешний аэропорт состоял из небольшого «зала ожиданий» с деревянными сиденьями на манер старого кинотеатра, плавно переходившего в неизменный бар с полированной деревянной (или покрашенной под лакированное дерево) стойкой и весьма скудным ассортиментом спиртного.
За стойкой занимался своим обычным делом (протирал и рассматривал на просвет бокалы) вежливый смуглый бармен весьма космополитичного облика. Этого типа с галстуком-бабочкой (самой пошленькой расцветки – бордовый в белый горошек) и маленькими усиками с равной степенью успеха можно было принять и за француза, и за еврея, и за грека. В принципе, более уместно тут смотрелся бы чернокожий бармен, но в данной реальности в эти годы расовое равноправие ещё не зашло столь далеко.
Как я уже успел заметить раньше, ещё во время прилёта сюда у здешней барной стойки торчало несколько перманентно разомлевших от жары и бухла «завсегдатаев» алкашного вида. Сейчас их количество и расположение, на мой взгляд, нисколько не изменилось с момента нашего прилёта. Впрочем, судя по лётным комбезам и кожаным курткам некоторых из них, они всё-таки имели некоторое отношение к небу. А раз так – скорее всего, они сидели тут по двадцать четыре часа в сутки, как приклеенные. Характерно, что особого подозрения эти «пьющие одеколон ален делоны» у меня не вызывали – тут напрочь отсутствовала нервная атмосфера татуинского Мос Эйсли, с сексотами, грязными делишками и спонтанной стрельбой в упор…
Из стоявшего у задней стенки бара радиоприёмника по помещению разливались синкопы Глена Миллера. А вот стоявший в стороне очень старомодный музыкальный автомат безмолвствовал, а может, был просто неисправен…
По стенам внутри аэропорта густо висели рекламные плакаты «Air France» и «SAS», а также карты Африки с нанесёнными на них разноцветными пунктирами маршрутов авиарейсов, на одной из них я сумел рассмотреть дату – 1949 год. Были тут и выцветшие, явно оставшиеся от прежних времён рекламы вездесущей и неубиваемой во всех временах и реальностях Coca-Cola…
А в целом активность на здешнем лётном поле была минимальной. Людей на лётном поле и стоянках видно не было, а среди нескольких потрёпанных ангаров стояло пяток видавших виды «Дакот» и С-46 и десяток самолётов поменьше – двухмоторные «Мартинеты» с «Бичкрафтами» и уж совсем мелкие одномоторные «Пайпер-Кэбы» и «Тайгер-Моты».
