И вдруг Лиам очнулся от грез. С севера по улице Казарменной, на которой он и жил, двигались многочисленные солдаты в красных мундирах. Солдат в Корке было всегда много – все-таки в городе располагались огромные Елизаветинские казармы. Местные солдат не любили, и нередко случались драки. Но Лиам давно понял – чтобы продвинуться в этом мире, лучше попробовать стать настоящим англичанином. Родители с ним пытались в детстве говорить по-гэльски, но он скоро начал отвечать только на английском, мотивируя это тем, что гэльский – пережиток прошлого. Он долго работал над своим акцентом, который стал похож на английский коркских протестантов – таких, как миссис Шихан, и только когда он волновался, в его речи прорезались ирландские интонации.
Он поравнялся с людьми в красных мундирах.
– Добрый день, сэр, и с наступающим Рождеством! – сказал он офицеру.
– А ты кто такой? – неожиданно ответил тот на приветствие.
– Лиам Мак-Сорли, сэр, – сказал Лиам, – плотник.
– Плотник, говоришь? – раздраженно переспросил офицер. – А что у тебя в мешке?
– Мои инструменты, – сказал Лиам, – и подарок от лорда-мэра, сэр!
– Ты, и ты, – приказал офицер своим солдатам, – посмотрите, что у него там за инструменты!
Два солдата выхватили у Лиама мешок, а двое других выкрутили ему руки. И когда Лиам попытался что-то сказать, один из солдат наотмашь ударил его по лицу, потом залез к нему в карман и достал мешочек с деньгами, передав его офицеру. Тот развязал его и высыпал деньги себе на руку.
– Интересно, – сказал тот. – Три гинеи и еще десять шиллингов. Откуда у тебя столько, пэдди?
[3]
– Получил за работу у лорда-мэра! – ответил Лиам.
– Врешь! – сказал офицер и ударил Лиама под дых.
Лиам, немного отдышавшись, прохрипел:
– Сэр, спросите у миссис Шихан.
– Делать мне нечего, спрашивать у супруги лорда-мэра про твои враки, пэдди. А что у него в мешке?
– Топор, ваша светлость, несколько ножей, пилы и другие инструменты. И еще бутылка чего-то там.
– Значит, холодное оружие, – сказал офицер. – Заберите его. Не иначе как один из этих мятежников. Пусть Клич его допросит. А бутылку… – он посмотрел оценивающим взором, – отдадите потом мне.
На Лиама надели наручники и потащили его к казармам. Когда он пытался что-нибудь сказать, его били – то под дых, то по почкам, то по лицу. Вскоре он прекратил всякие попытки оправдаться, и просто покорно поплелся туда, куда его вели конвоиры.
И вот они вошли в ворота казармы. Его отвели в небольшое помещение, где сидел огромный человек с тремя сержантскими полосками на рукаве.
– Кто такой? – спросил сержант.
– Какой-то пэдди, – ответил один из конвоиров. – Задержан с деньгами и холодным оружием. Врет, что получил деньги от лорда-мэра.
Лиама приковали наручниками к какой-то трубе, после чего конвоиры ушли.
– Пэдди, или ты мне все расскажешь, – сказал Лиаму сержант, – как есть, или я тебя так отмудохаю, что ты сдохнешь в страшных муках. Расскажешь же?
– Да, сэр, – ответил Лиам.
– Сэр? – переспросил сержант и ударил Лиама под дых, отчего тот скрючился от страшной боли и совсем не мог дышать.
– Меня зовут сержант Клич! – проревел сержант. – Сэры – это офицеры-белоручки. Бойся не их, бойся меня, ирландская свинья. Ясно тебе?
Лиам, как мог, закивал. Сержант подождал немного и снова начал допрос.
– Откуда у тебя деньги? – спросил он. – От кого ты их получил? Кто руководит мятежом?
Каждый вопрос сопровождался сокрушительным ударом.
– От лорда-мэра, спросите у его супруги! – воскликнул Лиам. – Не знаю я ни о каком мятеже!
– Тогда откуда у тебя такие деньги, свинья? – прорычал сержант.
– Получил за работу! – ответил Лиам и получил новую порцию ударов.
– Вот что. Или ты мне скажешь всю правду, или я тебя убью. Понятно тебе, свинья? – и сержант ударил Лиама так, что тот потерял на минуту сознание.
Лиам очнулся от воды, которой его облил Клич, и вдруг понял – что бы он ни сказал, ему все равно не поверят. И тут в нем проснулась давно забытая ирландская жилка – он решил, что лучше пусть умрет, но оговаривать он никого не будет. А Клич продолжал орать:
– Кто тебе заплатил, свинья? Кто твой начальник? Когда начнется мятеж?
И вдруг Лиаму повезло. В комнату вошел незнакомый офицер и двое солдат, которые волокли другого несчастного, окровавленное лицо которого ему было смутно знакомо. Лиам узнал своего старого знакомого Тима О’Лири, подмастерья у соседа-кузнеца.
– Кто у тебя такой, Клич? – брезгливо спросил офицер.
– Какой-то пэдди, – ответил сержант. – Очень уж упрямый.
– Ничего не рассказал? – отмахнулся офицер. – Ладно, пусть немного отдохнет в номерах. Обработай-ка лучше пока вот этого.
С Лиама сняли цепь – сломанная правая рука при этом заболела так, что он потерял сознание.
Очнулся он в тесной камере где-то в сто квадратных футов
[4] в окружении таких же окровавленных людей – мужчин и даже женщин. Да, подумал он вскользь, даже если я отсюда выйду, то правая рука сломана, три пальца на левой – тоже, половины зубов не хватает, все тело болит… Работать если и смогу, то нескоро, и кто будет кормить маму, бабушку и малых? Да и с Ребеккой придется распрощаться – зачем ей калека?
Соседи его тихо переговаривались. Он узнал, что некоторых схватили на улице, как и его, а других выволокли прямо из их домов и квартир. Вот так, горько усмехнулся про себя Лиам мой дом – моя крепость…
Тем временем из небольшого зарешеченного окошка все явственней несло гарью, а в камеру то и дело вталкивали все новых и новых несчастных. И последним – точнее, последней – оказалась женщина в рваной окровавленной одежде. И больше по тому, что осталось от юбки из синего шелка, которую он купил ей две недели назад, чем по ее окровавленному лицу, покрытому синяками, он узнал в ней свою Ребекку.
– Лиам… – пробормотала она. Он протиснулся к ней, как мог, и попытался ее обнять левой рукой, но она его оттолкнула.
– Милый, не надо, – простонала Ребекка, – я грязная, не трогай меня!
– Что случилось, милая? – спросил Лиам и вдруг увидел запекшуюся кровь на подоле юбки.
– Я пошла в последний раз за мясом, и они меня… – и Ребекка заплакала. – Не трогай меня, я грязная! Никто теперь не возьмет меня замуж!
Лиам встал перед ней на колени, обнял ее ноги и прошепта:
– Ребекка, мне все равно – ты ни в чем не виновата, и мое предложение остается в силе. Если мы выйдем отсюда, и если я тебе еще буду нужен, такой, каким они меня сделали, будь моей женой!
