– Джим, – поинтересовался я, – а когда можно будет попасть в Хартфорд?
– Вы знаете, мистер Клеменс, – ответил он, – в семь часов утра уходит утренний поезд на Нью-Хейвен и Хартфорд, причем спальный вагон первого класса пойдет прямо до Хартфорда. С вашего позволения, я уже купил вам билет. О багаже не беспокойтесь – мы его доставим прямо в вагон!
– Спасибо, Джим, – я поблагодарил его. – А нельзя ли послать Оливии телеграмму, что я уже нахожусь в Нью-Йорке?
– Мистер Клеменс, – ответил Джим, – мы это сделали в тот момент, когда «Ошеаник» показался на горизонте.
– Спасибо, Джим, – кивнул я. – Сейчас я попрощаюсь со спутниками по путешествию, и мы поедем.
Пока носильщики загружали мой багаж в один из экипажей, я возвратился к таможне. У дверей стояли Джим Стюарт и Катриона, и я услышал конец их разговора.
– Катриона, если я вернусь… – сказал Джим.
– Когда ты вернешься, милый, – нежно произнесла Катриона.
– Когда я вернусь, – повторил за Катрионой Джим, – то попрошу тебя стать моей женой! Золотых гор я тебе не обещаю, но я неплохой инженер, и без куска хлеба мы не останемся.
– Глупенький, – ответила Катриона, – у меня умерла недавно тетя Агнес и оставила мне столько денег, что жить мы будем вполне безбедно. Конечно, я согласна.
Тут из здания послышался голос миссис Кэмпбелл.
– Катриона! – скрипучим дискантом кричала старая карга. – Катриона! Где ты?!
– Здесь я, тетя! – откликнулась Катриона. – С мистером Стюартом и мистером Клеменсом.
– Пусть они тебе помогут нанять извозчика! – крикнула миссис Кэмпбелл. – Крытого! А то холодно в наших бывших колониях…
– Катриона, давайте я об этом позабочусь, – сказал я и вернулся к Джиму Гордону.
Тот, услышав мою просьбу, произнес:
– Я думал, что у вас будет намного больше багажа, поэтому у нас один лишний экипаж. Вот, Джонни, – Джим показал на рыжего кучера одного из экипажей, – он отвезет ваших новых знакомых.
Миссис Кэмпбелл сначала не хотела идти в экипаж к явному «ирландскому паписту», но смилостивилась, узнав, что эта поездка будет бесплатной, разумеется, за исключением чаевых.
Я распрощался с Фионой и Катрионой, а потом обнял своего нового друга за плечи:
– Джим, надеюсь, еще увидимся. Двери моего дома для тебя всегда открыты. Кстати, на свадьбу не пригласишь?
– До свадьбы еще дожить надо! – ответил Джим. – Но если она будет, то тогда, конечно, приглашу!
Уайтлоу Рид, увидев меня, сразу достал бутылку дорогого шампанского, на что я сказал ему:
– Лучше попробуйте вот этого вина.
И достал из своего саквояжа бутылку крымского. Через десять минут мистер Рид уже строил планы на то, как он будет это вино импортировать, потому как «лучшего вина он ни разу не пробовал». А потом мы перешли к делу.
– Сэм, ваши статьи пользуются бешеным успехом, – с удовлетворением произнес мистер Рид. – Множество других газет, от Мэна до Калифорнии, уже купили право перепечатать их, пусть даже с месячной задержкой. Поэтому я решил выплатить вам дополнительный бонус в размере четверти от оговоренной суммы. Вот чек, а вот и все номера газет. Вы, кстати, хотели написать еще одну статью из Корка? Деньги за нее тоже уже включены в чек.
– Она уже у вашего секретаря, – сообщил я ему.
– Ну, вот и отлично, – воскликнул Уитлоу Рид. – Джим, пусти ее в набор. Сэм, саму газету я вам пришлю, как только ваша статья выйдет. А теперь давайте пойдем праздновать в «Делмонико’с»! Да, кстати, надеюсь, что это не последний заказ, который вы для нас выполнили!
Обед был замечательным, бренди тоже, и кроме того, я подарил Риду коробку гаванских сигар, купленных мною в Константинополе. После ужина мы продегустировали две из них. Потом меня отвезли в гостиницу, где вечером ко мне пришел Герман Мелвилль, с которым мы проговорили почти до полуночи, а наутро за мной заехал извозчик и отвез на вокзал, и уже вечером Оливия с девочками встречали меня в заснеженном Хартфорде.
Первый вечер дома был поистине волшебным, тем более подарки всем очень понравились. А вот наутро Оливия вдруг спросила меня:
– Милый, ты ночью во сне много кричал – такого с тобой раньше никогда не было. Что с тобой случилось?
Я не хотел ей рассказывать про Корк, но пришлось. Выслушав меня, Оливия долго сидела молча.
– Здесь писали про подавление мятежа где-то в Ирландии, – наконец сказала она, – но мне почему-то казалось, что это было далеко от тех мест, где был ты. Тем более писали про то, как английские солдаты защищали местное население от бандитов. А то, что ты рассказал, чудовищно – и правда оказалась совсем другой, чем то, что было написано в газетах.
– Милая, – ответил я, – я все это прочувствовал на своей шкуре. Но мне-то ничего, а вот как насчет убитых, избитых, покалеченных, изнасилованных?
Я давно не видел жену такой печальной – наверное, с самой смерти моего сына, Лангдона, в тот проклятый день пять с лишним лет назад…
– Милый, – произнесла она, – ты просто обязан про это всем рассказать.
Я вручил ей черновик моей «Изнасилованной Ирландии», поскольку чистовой экземпляр был у Уайтлоу. Оливия прочитала его и вдруг горько заплакала.
– Я представила себе плотника и его невесту, – прорыдала она сквозь слезы, – молодые, радостные, у них вся жизнь была впереди. И потом такое…
– Уайтлоу обещал прислать нам экземпляр газеты, когда статья выйдет, – сказал я. – И есть надежда, что ее перепечатают по всей Америке, как и другие мои статьи.
Но прошла неделя, а газета все не приходила. И тогда мы решили съездить в Нью-Йорк. Оливия собиралась за покупками, поскольку денег после моей поездки в Югороссию у нас было более чем достаточно, а я отправился к Уайтлоу. Он меня встретил радушно, но почему-то все время старался не смотреть мне в глаза.
И когда я его прямо спросил про статью, он смущаясь сказал:
– Вы знаете, Сэм, ко мне приходил человек из «Дрексел, Морган & Ко» и потребовал, чтобы статья не печаталась. У них, видите ли, деловые интересы в Англии могут пострадать в случае ухудшения наших отношений с Империей. А они у меня одни из главных инвесторов. Их человек сказал, что уже ваша статья про Лондон навлекла на себя гнев Уайтхолла. Так что вашу статью о событиях в Корке нам пришлось изъять из номера.
– А нельзя ли мне ее тогда у вас выкупить и отдать в другую газету? – спросил я.
– Нет, и не просите, – ответил Уайтлоу. – Не могу. Вот если отношения с Англией ухудшатся, то мы ее, конечно, напечатаем.
Я лишь пожал плечами и вышел вон, подумав, что господа Дрексел и Морган, очевидно, научились уже вести дела с покойниками, ибо Британия уже считай, что мертва, и только слепец может этого не заметить. Оторванная от своих колоний, она засыхает, как дерево, у которого подрубили корни.
